Анатолий Ткаченко - Люди у океана

Вчера заходил мастер Качуров, рассказал: «Еду по шоссе, вижу на обочине «Москвич» стоит, а к ветровому стеклу прилажен плакат с большими буквами «SOS!». Остроумно придумано. Не смог проехать, остановился, помог в зажигании разобраться». Вот именно — «SOS!». Но «Спасите наши души!» уже кричат и пешеходы, глядя на гудящие потоки импозантных «мерседесов», хвостатых «шевроле», горбатеньких «фольксвагенов», изящных «таунусов», нагловатых «фордов», поджарых «фиатов», «рено», «пежо», «ситроенов», «тойот», «понтиаков»… Люди теряют сознание от смога, регулировщики дежурят в противогазах, даже ночами города не знают тишины, а рычащих железных зверей все прибавляется. Они не мчатся, как прежде, не бегают — ползают, потому что запрудили улицы и шоссе. Сжирают воздух, отравляют воду, вытаптывают луга и рощи и… да, совершенно бесчувственно убивают своих создателей. Схватились за головы мэры городов, экономисты, социологи, каждый на свой голос начал выкрикивать безнадежное «SOS!». А где-то в тиши, может, и в одиночестве сидел некто, кого называют привычным, норой пренебрежительным словом «изобретатель» («это они, они напридумывали всего на наши головы!»), сидел себе, ходил пешочком, если у него не имелось личного автоматического средства передвижения, и вдруг сказал: «Люди, я помогу вам!»

Так или совсем иначе было, суть не в этом: главное — явилась надежда избавиться от автомобильного безумства, загнать все движение под землю. Кто же будет маяться за рулем полторы тысячи километров, если его доставят в чистеньком вагончике, предположим, в Крым за два часа. Зарастут лесами ненужные дороги. Выше над землей поднимется небо.

«А туризм?» — спросит кто-нибудь. «Только пеший, — отвечает уже сейчас шофер Минусов. — Выйдете из подземки в нужном вам месте и шагайте в «любую сторону вашей души». Спросит любознательный еще: «Совсем-совсем не будет автомобилей?» — «Будут, дорогой! Ведь и конь не вымер, хоть перестал нас возить и кормить. Для особенно одержимых останутся автотреки, гоночные трассы с препятствиями, на которых можно будет свернуть голову… Но запретит мировой закон колесить по улицам городов, по лесам и долам. Жизнь станет истинно скоростной и… пешеходной».

— Вот так, дорогие люди! Природа сама приготовила нам и движение и покой. Надо найти, овладеть их лучшими, высшими формами, и мы достигнем гармонии.

Минусов полистал свои записи в тетрадях, отчеркнул карандашом когда-то выписанный абзац:

«Римский император Гай Калигула ввел в сенат своего любимого рыжего коня, приказал считать его сенатором. И сошла эта лошадиная выходка Калигуле, сенаторы восторженно встретили мудрое решение императора. Один даже сказал: «Все мы животные, в сущности. Только у одних две ноги, у других — четыре. Почему же не быть четырем?» Сенаторы воскликнули: «Да здравствует сенатор Рыжий конь!»

Ниже было написано:

«Не произойдет ли нечто подобное с автомобилем, который неудержимо очеловечивается? Будет сказано лишь: «Все мы, в сущности, машины. Только у одних две ноги, у других — четыре колеса».

Поднявшись Минусов снова заходил от стола к двери, рассуждая вслух:

— Удивительно, как мало меняются люди. Раньше всадник, сошедший с коня, не чувствовал себя человеком. Теперь иной автомобилист, выпустив из рук баранку, наполовину теряет свою личность. Не говоря уже о калигулах, жаждущих взирать на толпу с высокого седла…

В сторожку быстро, без лишних движений и шума, вошел председатель гаражного кооператива Журба, молча и жестковато пожал Минусову руку, придвинул к столу свой особый полумягкий стул, вынул серебряный именной портсигар, закурил ментоловую сигаретку, попыхал строго дымком, спросил, четко выговаривая слова, точно рапортуя кому-то и ожидая в ответ такого же четкого рапорта:

— Есть происшествия, товарищ Минусов? Если имеются — какие? Трезвым ли был сторож Кошечкин?

Так же кратко и внятно доложив, что в течение его дежурства никаких ЧП не произошло и что Кошечкин почти твердо держался на ногах, Минусов пододвинул Журбе журнал со статьей «Транспорт будущего», сказал тем же тоном:

— Гляньте, Яков Иванович, важное сообщение.

Журба серьезно, словно положили перед ним действительно важное и срочное донесение, принялся читать, а Минусов, присев на лежанку, стал рассматривать его, снова дивясь необыкновенному облику и характеру полковника запаса. Сухой, свежелицый, белоголовый, но и седина у него ровная, без подпалин и проплешин, какая-то по-особенному крепкая и здоровая. В движениях, голосе, прямом, уверенном взгляде — покой душевный, правдивость поступков, мыслей. Как удалось Журбе сохранить, воспитать себя таким? На долгой службе, при жесткой дисциплине, выдержке, норме?.. Был ли он молодым, сомневающимся, бездумно бегавшим за девчатами? Имел ли, воюя четыре года, «фронтовую жену»? Ошибался, получал взыскания?.. Или сразу родился командиром Журбой, сначала маленьким, но вполне зрелым, а потом лишь вырос и занял приготовленное ему место — для порядка, дисциплины?.. И «Волга» у него потому, что полагается Журбе именно «Волга», хоть и томится она в гараже, и жена, и сын, и внук — для примера, порядка… А за все это Журба получил очень редкое человеческое счастье: душевный покой, достаток, долголетие. Минусов спросил себя: «Хочется мне того же?» — и ощутил, как беглый холодок пронизал ему грудь, темной тяжестью скопился в сердце: «Нет, ни на минуту!..» Уже спокойнее, видя, что Журба дочитывает статью, Минусов решил примирительно: «Многие из нас такие, какими сделала их жизнь».

— Правильно, Максимилиан Гурьянович, ценное сообщение. Слыхал я, слыхал, а теперь вот печатное подтверждение. — Задумчиво посмотрев в окошко, где за бетонной дорожкой, посреди зазеленевшего травой пустыря чернела груда сгоревшей машины Михаила Гарущенко, председатель Журба жестко нахмурился. — Пора субботник провести, убрать территорию гаражей, захламили, неаккуратный народ… Не могу навести должного порядка.

— Ну, вам многое удалось. Наш кооператив — гарнизон почти.

— Благодарю. Стихийность сломим. — Журба кивнул, слегка выпрямившись на стуле, как бы заверил вышестоящее начальство в своей железной непреклонности. — А насчет подземного транспорта вот что вам скажу. Хорошая мысль. Но представьте — началась война. Трубопроводами будем воевать?

— Надеюсь, к тому времени люди разучатся воевать. Да и для войны трубопровод удобнее железной дороги.

— Мечтатель вы, товарищ Минусов, сочинитель, одним словом… Пишете, читаете… Интересно узнать, меня тоже вставите в свои произведения?

— Вставлю. И вас, и того лейтенанта Родимова, помните, рассказывали, с несчастной любовью. И вашу мысль: самое страшное для человека — неизвестность.