Анатолий Ткаченко - Люди у океана

Да, расстались они тогда не совсем хорошо. Но ведь виновата во всем она, Ольга Борисовна, чуть ли не в любви объяснилась, а Макс никогда этого терпеть не мог: стыдился, злым делался… От вина все, лишнее выпила… Вскочил, ушел… Ну и что же? Пусть перекипит, успокоится, подумает. Он же умный человек. Он понял, понимал, понимает: она любит его. И всегда любила. Чего же ей стыдиться?.. Пусть они старые, пусть прошли годы, но ведь оба они — одинокие. Неприкаянные. И она, Ольга Борисовна, не винит его ни в чем — прожил жизнь как ему хотелось.

Сама тоже не была Пенелопой… А теперь почему бы не жить им вместе?.. Ей ничего от него не нужно, пусть только будет рядом, она не хочет знать, видеть его беспризорным. У него никогда не было хорошего здоровья, а она чувствует себя вполне сносно, даже бодро, и может пригодиться ее помощь… И то давнее, такое молодое и милое, осталось нетронутым, неприкосновенным в душе… Макс чуткий, умный, он все поймет, наверняка уже понял… Она приедет, увидит его, он улыбнется своей прежней, чуть усмешливой улыбкой…

«А если нет? — спросила себя Ольга Борисовна. — Если я ему ну совсем-совсем не нужна? Тогда, тогда не знаю… Тогда лучше ничего не знать… Но ведь он позвал меня. Пусть во сне. Бывают сны правдивыми. Есть и телепатия. Для женщин. При особых случаях…»

Она вспоминает сон, привидевшийся ей на рассвете, когда уже чувствуешь, что скоро проснешься, что комната полна тихим синим светом, но еще хочется подремать, понежиться, и видения возникают как бы ниоткуда, нисходят из пространства яснеющего, небесного, и все такое легкое, радующее, и ждешь, жаждешь чего-то, и боишься позвать и назвать словами, но чувствуешь, что оно рядом, надо еще сильнее захотеть, углубиться в сон и возникнет… И возник, явился Максимилиан Минусов, не слышно приблизился, склонился над нею, гривастый, громоздкий, заслонивший рассвет, иные видения, она потянулась к нему руками, а он выпрямился, но не сердито, и стал отдаляться, будто скользя по чему-то невидимому, глядя на нее чуть грустно, и оттуда, из дальней дали, где уже теряется все в дымке, мареве, сиянии иного света, он поманил ее рукой — поднял руку и приложил к своей груди… Еще не проснувшись, но чувствуя, что скоро проснется, и стараясь изо всех сил удержаться во сне, она крикнула: «Подожди! Я сейчас тебя догоню!» Крикнула, не услышала своего голоса и сразу проснулась… Проснулась и заполошно позвала сестру: ей казалось, думалось, что если она немедленно поедет, устремится за Максом, то догонит его.

Наталья обиделась, конечно, ходит теперь по двору, не зная, за какое дело приняться, сердится на детей; так тяжелы для нее отъезды Ольги Борисовны, особенно внезапные. Она давно уговаривает одинокую сестрицу бросить город, не давший ей счастья, переехать жить в деревню, где все свои, родные, и работу можно найти, если уж скучно станет — математический кружок вести, заведовать библиотекой в Доме культуры. Речка здесь чистая, сосновые грибные рощи, молоко «цельное», мясо «живое», воздух — дыши не надышишься. Сто лет проживешь и еще захочется. Ольга Борисовна в шутку обещала переехать, вот постареет, опротивеет ей город, будет доживать последние годы в деревенской благодати, да и грехи есть где замолить — церковь тут красивая, батюшка молодой, образованный. И почему бы не перебраться теперь поближе к природе?.. Она уговорит Макса, они купят домик, имеется такой, возле речки, с садиком, недалеко от сестры, продается второй год — хозяева переехали в Скопин. Побелить, покрасить, изгородь подновить — теремок будет; и веранду можно пристроить со временем, чаи самоварные распивать. Максу она обставит кабинет с настольной лампой, любимыми его книгами, тахтой для отдыха, ковриком на полу. Он будет писать свои сочинения в тишине, с открытым окошком в сад и наконец напишет хорошо, много…

Мысли Ольги Борисовны прервал рев «Икаруса», медленно и тяжело обходившего ее — за полузашторенными стеклами густо мелькали головы туристов, — она глянула на шкалу скорости, было шестьдесят; позади, почти впритык, ползла «Волга» с краснолицым водителем, груженная мешками и корзинами; догнал, потому что Ольга Борисовна, замечтавшись, незаметно для себя потеряла скорость. Надо прибавить газу, идти хотя бы на дозволенных восьмидесяти километрах, обогнать коптящий «Икарус», но сделать это оказалось непросто: движение на подмосковной трассе было плотным, машины, если глянуть вдаль, тянулись разноцветными вагончиками некоего беспрерывного поезда, а жарче, дымнее делалось, и усталость чувствовалась. Все же, осторожно напрягая мотор, она стала обходить сначала грузовики, а затем и легковые, не особенно спешившие, втискиваясь в едва возникавшие интервалы; странно, однако, краснолицый упорно не отставал, шел следом как привязанный. «Рассердился, — решила Ольга Борисовна, — какой-то «Запорожец», яичко крашеное, кургузенький зад показал… «Волга» и с овощами — «Волга».

За узенькой, остро проблеснувшей речкой, начался подъем, и по нему, влево и вправо, неохватными зелеными крыльями распластался сосновый бор; это были уже родные места, до города оставалось километров десять. Вот белый, обширный корпус научно-исследовательского института, будка автобусной остановки, кружевные столбы высоковольтной линии; на обочинах пешеходы — грибники, в одиночку, семьями, поднимают корзины, просят подвезти. Обычно Ольга Борисовна сажала — свои, городские, но сейчас лишь подумала: «Автобуса подождете, погодка хорошая…» Бор кончился, точно его отсекли, стало светлее, шоссе распахнулось свободнее, здесь можно и даже нужно дать машине подышать ветерком, к тому же не видно знаков, ограничивающих скорость; недалеко перекресток, а за ним, в березовых рощицах, замелькают, заблещут окнами дома… Надо только уйти от краснолицего, показать ему напоследок, что не в машине дело. Ольга Борисовна оглянулась, скривила рожицу, а когда глянула вперед, вдавливая акселератор до упора, увидела, узнала, обрадовалась и ужаснулась: по правой обочине шоссе шел Максимилиан Минусов с корзинкой на согнутой руке.

Почти не понимая, что делает, не успев что-либо обдумать, она мгновенно перекинула ногу с акселератора на педаль тормоза, нажала изо всей своей силы, колеса пронзительно скрипнули, машину занесло вбок и тут же, в это мгновение, жуткий грохот и треск обрушились на Ольгу Борисовну; краешком сознания, последним его проблеском отчетливо увиделась вздыбленная «Волга», слепые фары, покореженный капот, страшное, окровавленное, бело омертвевшее лицо краснолицего… И все утонуло в жарко безбольной, черной вспышке, ставшей бездонным, немым провалом.

Услышав позади визг тормозов, а затем скрежещущий удар, Минусов оглянулся и попятился от шоссе: тяжелая «Волга» медленно, как показалось ему, вползла на оранжевый «Запорожец», опрокидывая его, осыпая стеклом разбитых фар… словно вгрызалась ощеренными зубами мятого радиатора; но вот она стала заваливаться влево, тоже вроде бы замедленно: ее правое колесо наискось прошлось по днищу «Запорожца», она развернулась поперек шоссе, ее ударил затормозивший грузовик, а «Запорожец», перевернувшись два раза («Как игрушечный!» — невольно отметил Минусов), упал в жесткий кювет колесами вверх.