Авенир Крашенинников - Особые обстоятельства. Рассказы и повести

«Научишься, — утешала Надежда Николаевна, — чувство равновесия у тебя есть. Потом о подносе и думать не будешь, даже смотреть, неся, на него не станешь… Помню, — посветлела она, и свободные официантки тотчас прислушались, — помню, пригласили меня, вместе с лучшими официантками города, обслуживать большое собрание ученых людей. Банкет у них был потом, как водится, с итогами, со значительными тостами. Волновались мы ужасно. Построились друг за дружкою, подносы вот так подняли. Знаменитый Иван Давыдович Пудин нами командовал. Сделал страшные глаза и выдохнул: „Девочки, пошли!“ И мы этак вышли… Так все ученые, седые умные головушки, поднялись и захлопали в ладоши».

Надежда Николаевна даже прослезилась, рассказывая это, застеснялась, вздохнула: «Старею». А ведь она, Сонечка, чувствовала, что, пожалуй, Надежда Николаевна по всему моложе ее. Надо встряхнуться, надо весело и раскованно подходить к людям, надо, чтобы не оскаленные зубы, а улыбка, искренняя улыбка была у тебя для людей…

Начиная с одиннадцати, появляются девушки и женщины из всяких контор, заказывают комплексно, по обеденному меню, все по полпорции. Быстренько управляются и опять по делам. Потом прибывают рабочие мастерских, расположенных у шоссе, сами подсчитывают, оставляют под тарелкою деньги, записку на салфетке: «Сонечка, спасибо, извини, мы спешили очень». Хотя они и моют руки, от салфеток чуть-чуть пахнет металлом, машиной.

Сидит человек за столиком, как в воду опущенный. Ранние морщины на лице, особенно в подглазье, будто кто-то когтями процарапал, стылые глаза. Смотрит в меню и ничего не видит.

— Знаете что, — улыбается Сонечка, — выпейте-ка немножечко сухого вина для аппетита, а я вам принесу тресочки фри, она у нас сегодня удалась.

Видимо, у нее как-то особенно, по-доброму это получилось, потому что потеплели глаза у человека и оказались невероятно голубыми; она их про себя с незабудками сравнила, хотя и понимала, что это сравнение никуда не годится.

— Если б еда спасала от всех бед. — Уголки его губ невольно полезли кверху, на улыбку.

Сонечка издалека, других по своему ряду обслуживая, все следила за ним, чтобы вовремя, если понадобится, подоспеть. Должно быть, он был хорошим человеком, вот чувствовала она, необъяснимо как, но чувствовала. И очутилась возле, когда он явно собрался уходить, толкал пепельницу окурком…

— Чего-нибудь еще нужно?

— Знаете ли, даже уходить не хочется… Спасибо вам огромное. И желаю вам всяческого счастья.

Он направился к раздевалке сутулясь и не оглядываясь. Больше он не приходил, но Сонечка его запомнила.

Она уже перестала смущаться, точно видела, кто с чем пришел, сколько у кого денег — порядком или в обрез, — и сама иногда предлагала выбор, она научилась угадывать, убеждать научилась даже. Иногда, бывает, подгуляют некоторые: со старыми парами заявляются. Прекрасно ведь знают, что идет борьба с пьянством, не с вином, а именно с пьянством. Так нет, выпьют нормально, для хорошего настроения, для оживленного разговора — мало, подавай еще. И лисами прикинутся, и рыкнут иногда. Она все-таки — мягко, спокойно и непоколебимо: «Вам, дорогой товарищ, вполне-е предостаточно…»

— Гляжу на тебя, — удивляется Рита, которая с высоты своего роста одним грозным обликом усмиряет шумливых, — словно бы официанткой ты и родилась.

А Надежда Николаевна смеется: «Талант». А этот талант дома плачет от боли в ногах, мочит их в ванной, и сестрица напоминает за дверью:

— Сидела бы себе спокойно, куда я тебя устроила, так нет, вся, видно, в отца…

— Завидуешь ты мне, вот и скрипишь, — взорвалась однажды Сонечка.

На улице вызревал июнь, даже ночью от асфальтов пахло жарой и пылью, ноги и в босоножках потели, надо было все время следить за собой, поэтому Сонечка, будто какой-нибудь металлург, каждый раз после работы стояла под душем, натянув на голову резиновую шапочку. Сестра возникала в дверях, придирчиво осматривая фигуру Сонечки, обласканную и разнеженную струями воды, как будто — вот дуреха — и случись что, могло так скоро обозначиться.

— За-ви-ду-ешь, — по слогам повторяла Сонечка, объясняя и себе этим словом отношение сестры, и добавила вызывающе: — А я почти что счастливая, и для полного счастья мне не хватает только хорошего человека. Не хахаля, а хорошего, поняла? И взяла бы я за руку Толика и к тому человеку от тебя, сквалыги, ушла.

У сестры подбородок затупился, словно топор перевернули обухом вниз, она захлюпала, еле выговорила:

— Вот, вот благодарность за все… А я ведь только добра тебе желаю. — И убежала в комнату.

Сонечка быстро прижала несколько раз к телу махровое полотенце, накинула халат и заторопилась за нею, и, обнявшись, долго и обильно они плакали, измочивши друг дружку слезами, все прощая друг дружке, чтобы завтра снова поссориться. И Сонечка не кривила душой: в самом деле, найдись такой человек!.. В самом деле, найдись!..

Она завидовала девчонке, занявшей с двумя парнями столик. Один из парней, буйноволосый, в кремовой рубашке-безрукавке, откинувшись спиною на колонну, пускал в потолок фиолетовые баранки дыма, и губы у него — показалось Сонечке — были такими же, присоском, как у Хабиба. Он небрежно и владетельно иногда на девчонку поглядывал. А второй, в душном двубортном пиджаке и помятой рубашке, потной ладонью заправлял за уши слипшиеся сосульки светло-русых волос, с такой нежностью, с такой болью смотрел сбоку на девчонку, и глаза у него были в точности как, помнится, у того одинокого мужчины, которого приветила Сонечка в один из первых дней своей самостоятельной работы. Девчонка, подтянутая, по-спортивному подобранная, в белой рубашке с распахнутым воротом «апаш», в джинсах, то и дело смахивала с выпуклого лба солому волос, и фиалковые чуть подведенные глаза ее равнодушно перебегали по фужерам и бутылке сухого, которые Сонечка по заказу поставила. Ах, если б на Сонечку так глядели, как этот парень с голубыми глазами!

Она не помнила, как на нее глядел Хабиб!.. Она совсем редко теперь вспоминала о нем, — будто приснился, когда неладно, неудобно лежала. Если бы люди не забывали свои боли, свои обиды, — каково бы жилось, все бы с камнем на шее. Она ударяла по клавишам кассового аппарата, прокручивая ручку, а сама думала, что ей еще повезло — у нее легкий характер, может быть, и в самом деле отцовский, как утверждает сестра, и она забывает обиды, думала о том, сколько всего несут в себе люди, приходящие в ресторан, и если бы можно было заглянуть каждому в душу… Потом вышла в зал, приняла и принесла еще два заказа, прислушалась к тому, что рассказывает за «шоферским» столиком широкий, будто шкаф, дядька, чуть не рассмеялась, обратив внимание, что у дядьки на бицепсе тушью выколото: «Нет в жизни счастья». И вдруг почувствовала — в зале чего-то недостает, как будто несколько столов исчезло или музыкальная машина провалилась.