Авенир Крашенинников - Особые обстоятельства. Рассказы и повести

Это была невероятная удача. Виталий Денисыч не мог подыскать подходящих слов и только повторял:

— Вот спасибо-то, вот спасибо!..

Это слово, видно, здесь еще не обесценилось…

Через несколько минут он выходил из столовой, держа под мышкою большущий сверток из твердой, точно кожа, бумаги, в который упаковали полсотни мясных пирогов. Карманы были набиты сигаретами и папиросами. Чибисов открыл кабину, Виталий Денисыч пристроил пакет себе на колени, протянул Мишке пачку «Беломора».

— Куда? — опять спросил Мишка, жадно затянувшись.

— К магазину. Но сперва ты вернешь девушке, которая на раздаче, пятерку, расскажешь, кому она была нужна, и извинишься, — с расстановкою проговорил Виталий Денисыч.

Чибисов скорготнул зубами, выскочил из кабины, точно ошпаренный.

Мороз завинчивался туго. Колхозники то и дело подбегали к огню, скинув рукавицы, протягивали руки, поворачивались боком, спиною, поругивались от удовольствия. Костер пылал ровно, распространяя вокруг себя блаженное тепло. Это по подсказке Лучникова выкопали до земли котловину, настелили соломки. Известие о том, что с завтрашнего дня будут горячие обеды, восприняли с оживлением.

— Курорт первый сорт, — гомонил Печенкин, в выпуклых глазах его играли огонечки. — Как сказал бы наш мастер: не пожрешь — не проживешь.

Он насадил несколько пирогов и кружочков колбасы на протертый железный прут, который нашел в фургоне «Техмопощи», убеждал, что такого шашлыка никто на свете не пробовал.

«Почему же он все-таки с завода в колхоз перебежал? — в который раз удивлялся про себя Корсаков, перекидывая на ладонях горячий пирожок. — Ведь чаще всего бывает наоборот». У родной тетки Печенкина на треугольном постном лице застыло изумление, которое появилось в день приезда племянничка, да так и не исчезало. Однако Виталий Денисыч считал, что самого Печенкина расспрашивать не стоит: мало ли как в жизни бывает.

— Молодца, Виталий Денисыч, молодца, — похваливал Корсакова Лучников, когда все плотно перекусили.

— Я обязан это делать, — сказал Виталий Денисыч, хотя похвала была ему приятна, и направился к прессовалке.

Прессовалка была старенькой, поршень в прессовальной камере, кривошип-шатун и другие нехитрые механизмы ее постанывали, покряхтывали на съеденных болтах, ремень от тракторного привода все время с шипением срывался, да выбирать не приходилось. Самого Лепескина на месте не оказалось — и Корсаков был рад этому — машину дал какой-то угрюмый мешковатый человек, не сказавший ни слова. Опять встретиться с Лепескиным было мерзко, даже то, что бульдозер от Лепескина и прессовалку где-то раздобыл Лепескин, — тоже было противно. Лепескину он дал взятку и от Лепескина же зависел, да и самому себе казался отвратительным.

И все же работа захватывала. Подволоченные с одного из дальних стогов охапки соломы подавали в камеру прессовалки набивателем, (принимали готовые тючки, складывали под крышу друг на дружку. Виталий Денисыч, еще перед тем как поехать на селекционную станцию за прессовалкой, разумно приказал начинать с дальнего стога: если снова снегопад, все равно ближние-то окажутся доступными.

Он расстегнул полушубок, сбил шапку на затылок, подхватывал, подхватывал тючки, и, пожалуй, у него было такое же настроение, что и тогда, когда выхватил клок соломы из заснеженного стога.

Арканя старался с восторгом, каждую оброненную соломинку подбирал, то и дело поглядывал на Корсакова, ища одобрения. Леша Манеев, стирая с усов иней, шмыгая носом, кидал солому, покрикивал что-то напарникам…

Впервые Корсаков ощущал единение со всеми этими прежде полузнакомыми и даже вовсе незнакомыми ему людьми, несколько часов авральной работы сблизили его с ними короче, нежели все прошедшие в «Красном знамени» месяцы. И это было для него очень важно.

Ахнуло, крякнуло, прессовалка остановилась.

— Болт срезало, — с ходу определил Печенкин. — В коробке. Сейчас мы его, мигом.

Леша побежал к фургону, запахиваясь на ходу: мороз тут же вцепился. Остальные заторопились к огню. Дрова — кубометра полтора — Корсакову удалось купить в деревне за сходную цену. Командировочных денег на такие расходы, конечно, не полагалось, Виталий Денисыч, не раздумывая, раскрыл свой довольно-таки тощий кошелек. А что бы они без дров-то делали!

— Обогрелись? — оглядел он всех. — Давайте за соломой!

Никто словечка не сказал. Прицепили к трактору волокушу, повалились на нее. Мишка Чибисов и тот вспрыгнул на волокушу. Все это время он курил у костра, но никто его не оговаривал: ему после разогревать мотор, везти людей обратно по тяжелой дороге. И вот Мишка размашисто швырнул окурок в огонь, завязал под подбородком наушники шапки, прихватил вилы…

«Славный народ, какой замечательный народ!» — растрогался Виталий Денисыч.

От прессовалки послышалась ругань: Печенкин болтал в воздухе голой рукою. Корсаков кинулся к нему.

— Вот падла, обожгла! — перекосив лицо от боли, прыгал Печенкин; кожа на ладони была ободрана.

— Зачем рукавицу снял?

— Тепло было. Да вы не беспокойтесь, товарищ Корсаков, на мне, как на собаке, все заживет.

— Есть, — воскликнул Леша, — насадил! — Он стукнул по железу гаечным ключом, провел по усам рукавицей, и нос и подбородок сразу почернели.

— Крем «Лето», — сказал Печенкин, все еще потряхивая прихваченной морозным железом рукою. — Косметика.

Вдали затарахтел возвращающийся трактор. Корсаков с удовлетворением прикинул на глазок, сколько уже сделано, хлопнул Манеева по плечу.

Если не считать мелких поломок прессовалки да неосторожности Печенкина, все ладилось как нельзя лучше. По опыту Корсаков знал, что существуют в жизни этакие постоянно колеблющиеся весы, и если сегодня перевешивает одна чаша, то завтра непременно перетянет другая — за удачею всегда тащится неудача. Но как ее предугадать?

Между тем наплывали сумерки, выползая из-за сугробов, затопляя поле. От крыши и стогов неразбавленной синькою пали тени — на горизонте вмерзала в небо луна с источенным бледным краем, и вокруг нее намечался бледный нимб. Вообще-то можно было еще поработать, ведь не иголку в стогу искать, но люди заметно устали, да и сам Виталий Денисыч притомился: поламывало поясницу, руки сделались будто чужие.

— Охрану бы надо, — сказал Печенкин. — Готовенькое-то уведут.

Лучников перемотал на шее сбившийся шарф, сгреб с бороды льдинки, ответил:

— Это тебе не в городе, где всяк тащит, что плохо лежит. А коли хочешь, то сиди, карауль.

— Чтобы вы после пели: «В той степи глухой замерзал ямщик!»… А город ты не тронь, — неожиданно посерьезнел Печенкин. — Там тысячи людей, которые с совестью!