Олег Попцов - Без музыки

Жена устало выбросила руки на стол. В словах мужа было много правоты, и она страдала от признания этой правоты.

— Мужская прозорливость, женское чутье. Я — мать. Понимаешь, мать! И мои поступки — поступки матери. Я, например, удивляюсь, с каким сладострастием ты подмечаешь некрасивость своего сына. Очкарик, карлик.

Шапилов-старший закрылся газетой, на глаза у него навернулись слезы. Жена не знала, с каким трудом дается ему сегодняшний разговор. Его незачем было стыдить, обвинять в безразличии к судьбе сына. И вялые возражения жены, они были нестерпимы уже потому, что заставляли верить в правоту его слов. Он произносил их специально, ему необходим был ответный протест, чтобы кто-то опровергал его слова, высмеивал их. Шанс, капля надежды, капля веры в свою неправоту. Иначе все рушилось. Вторая, третья семья развалится так же, как развалилась первая. Детей не выбирают. Они созревают в твоем чреве, они твоя плоть. Вчера сын рыдал в его кабинете, и он не нашел слов, способных успокоить его. Он прижал сына к груди и чувствовал его вздрагивающее тело так, словно это его собственное сердце толкалось в груди с такой силой.

И слова сына вперемежку с рыданиями: «Она ответила, она ответила… Как она могла… Она ответила…» Он был напуган, он ничего не понял, и только спустя час, уже успокоившись, сын комканно пересказал то, что так потрясло его.

Один из тех, кто надеялся, кто рассчитывал и кто имел повод надеяться и рассчитывать, не пожалел времени, чтобы разыскать Шапилова-младшего и в точности, сохраняя интонацию, передать слова Веры. «Что ты хорошего нашла в Шапилове-младшем?» — спросил тот несбывшийся жених, напрашиваясь на скандал.

«Она, — этот наглец задыхался от смеха, он давился им, у него началась икота, отчего он смеялся еще громче, — она мне сказала, что в Шапилове-младшем она нашла Шапилова-старшего. Ха-ха! Ты слышал? Ха-ха!» Эти «ха-ха» сын повторил хрипло, как если бы его мучало удушье.

Шапилов-старший слушал сына, машинально поглаживал его вздрагивающие плечи и чувствовал внутри себя абсолютную пустоту. Он понимал сына, понимал его отчаяние. Сын ждет от него и слов утешения, и действий. Вечная вера во всесильность отца, так старательно насаждавшаяся матерью, сейчас говорит устами сына: «Сделай что-нибудь. Пусть она вернется».

«И не объяснишь, — думал невесело Шапилов-старший, — что сделать-то ничего нельзя. И встречаться с Федором Евгеньевичем он тоже не намерен». И отзвук усталого утешения шевельнулся в мозгу: хорошо хоть обошлось без детей.

Жалость к сыну и злость на него — все это смешалось в душе Шапилова-старшего и не давало ему сказать каких-то полновесных необходимых слов. Жалость должна бы оскорбить сына, но сын, наоборот, ждет этой жалости, считает ее в порядке вещей. Факт подобного состояния непостижим для мужской логики Шапилова-старшего, он бесит его, рождает ту самую злость, излиться которой непозволительно. Сын и без того смят и подавлен, а тут еще отцовская злость. Непосильный груз для такого слабого характера. Ей-богу, нестерпимо видеть плачущих мужчин.

«Надо бы собраться, взять себя в руки, а он хнычет, любой сплетне готов верить. Дурак!!! Редкий дурак».

Федора Евгеньевича Бельчевского развод дочери застиг врасплох.

После замужества дочь уже не чувствовала прежней зависимости от родителей, приезжала домой редко, чаще в середине дня. Сначала на это не обратили внимания, сочли случайностью, затем мать поняла: дочь избегает отца, дневные часы — всегдашняя гарантия не застать отца дома. Разговоры дочери с матерью были по большей части необязательными и такими, что в вечерние часы, когда Федор Евгеньевич возвращался с работы и настырно выспрашивал, кто звонил и что произошло за день, матери было нечего рассказать, кроме мало что значащих слов — была Вера, разыскивала свои старые платья.

Надо заметить, что интерес Федора Евгеньевича к жизни молодых был достаточно конкретным, если не сказать больше — рациональным. Это был интерес не к жизни молодой семьи, а интерес к семье Шапиловых в целом. Предсвадебное знакомство родителей получилось коротким. На самой свадьбе Шапиловы держались сдержанно. За весь вечер Федору Евгеньевичу удалось лишь раз столкнуться с Шапиловым-старшим в курительной комнате шумного ресторана, раскурить по сигарете, по-доброму сказать о молодых, позавидовать им, посетовать на свои годы — иначе говоря, иметь разговор, который положено называть необязательным и с которого в лучшем случае возможно начало знакомства.

Еще однажды Бельчевские пригласили Шапиловых к себе домой. Федор Евгеньевич не умел, да и не очень старался скрыть истинной причины приглашения. Формальным поводом для всеобщего сбора был его собственный день рождения. Разговор за столом имел сугубо практический характер. Заодно пили и за диссертацию Алеши. Федора Евгеньевича интересовали перспективы: что дает кандидатская степень? Велика ли прибавка к окладу и как теперь будет называться должность зятя. Федор Евгеньевич не без удовольствия говорил о зажиме молодых, говорил страстно, словно это ему, Федору Евгеньевичу, не давали дороги, сдерживали его движение. При этом Федор Евгеньевич по-свойски похлопывал зятя по спине, обнимал дочь и зятя разом, полагая, что тем самым он указывает Шапилову-старшему, каких именно молодых пора двигать, чей час пробил, и он, Федор Евгеньевич Бельчевский, извещает об этом часе. «О чем они там думают, взгромоздившись на свои административные высоты? — вопрошал Федор Евгеньевич. При этом он еле заметно кивал в сторону Шапилова-старшего и как бы одновременно подмигивал молодым, объединяя себя с ними и разъясняя как бы, для кого сказаны эти слова и чьи административные высоты он имеет в виду.

Шапилов-старший разговор поддерживал неохотно, а в середине вечера, сославшись на чрезмерную занятость, и вовсе уехал, передоверив жене говорить и за себя и за него. Федор Евгеньевич в душе поступок Шапилова-старшего осудил, однако, следуя правилам врожденной осторожности, своей обиды не показал. Если Шапилова-старшего раздосадовали его вопросы, так это зря, вопросы он задавал осмысленные, житейские, сторониться их не положено. Все-таки родственники. Дети детьми, но и они, взрослые, теперь меж собой не чужие люди. Так что морщиться тут незачем. Будь свекор сообразительнее, мог бы и сам поинтересоваться.

Скажем, вопрос о персональной пенсии. Еще, как говорится, не вечер, но думать надо. Лично он, Федор Евгеньевич, смотрит на жизнь проще и ничего в этом предосудительного не видит. Если человек должен помогать человеку, то почему родственник не должен помогать родственнику? Кому-то позвонил, где-то сказал доброе слово. И ничего придумывать не надо. Скажи как есть. «Федор Евгеньевич Бельчевский — работник отменный. Персональную пенсию заслужил». Убудет тебя от этих слов? Нет, не убудет. А доброе посеешь. Ну а про дочь говорить нечего. Дочь — дура. От отца бегает. «Этим свекор не занимается, к тому отношения не имеет. Спроси сам. Позвони сам». Будто и не его дочь.