Олег Попцов - Обжалованию не подлежит

— Пожалуй, все! — Капитан рассеянно потрогал переносицу… — Проверьте документы. Паспорт, характеристика, трудовая справка. Остальное получите там, — капитан еле заметно кивнул, словно «там» уже началось за пределами его комнаты. — Н-да…

«Все» — завидная лаконичность, способная вобрать в себя воистину необъятное. И то, что было, есть и, наверное, будет.

— Все, — одними губами повторяет Николай. — Все кончено. — Он произносил это слово тысячи раз, и ничто не мешало понять и ощутить его. И вот теперь, может быть, в тысяча первый раз он не в состоянии принять это слово, как что-то однозначное. Оно еще не успело обрести своего места в сознании, как костяной бильярдный шар, что вдруг вылетел на каменный пол и покатился с грохотом неведомо куда.

— Сейчас принесут ваши вещи, — чуть растягивая слова, заметил капитан.

— Да стоит ли?

— Стоит не стоит, уже другой вопрос. Принесут… Вот так… — Глупое состояние. Капитан суетливо вынул из кожаного портсигара сигарету. — Закурите?

— Нет, спасибо.

— Чего же мы стоим? Присядем на дорогу. Вроде положено.

Николай посмотрел на капитана, деревянный с протертыми кругами диван, на который им придется присесть, согласно качнул головой…

— Присядем.

— Понимаю, глупо, — не унимался капитан. — А все равно свербит в груди. По сути, радоваться надо… Человек на свободу выходит. А мне жаль. Вас тут долго помнить будут… Н-да… Ну, а нам, видать… — Капитан не договорил. В дверь постучали. — Войдите.

— Разрешите, гражданин начальник.

— Заходи, заходи, Рытов. Поставь здесь. Ну вот и вещи. Спасибо, Рытов. Идите, вы свободны…

Капитан встал, решительно затушил недокуренную сигарету, мельком глянул на замявшегося Рытова:

— Ну что еще? Я же сказал, вы свободны.

— Понятно, гражданин капитан. Там ребята проститься желают.

— А, вот в чем дело. Хм. Ладно, сейчас товарищ Климов переоденется и тогда… Тогда проститесь.

— Товарищ, — сокрушенно качнул головой Рытов и вдруг заулыбался.

Капитан удивленно поднял брови:

— Что это ты засветился, как на пасху?

— Товарищ, — с сожалением еще раз повторил Рытов. — Слово больно хорошее, гражданин начальник. Дух от него теплый. Заскучал я по нему.

— Ишь ты, заскучал, — передразнил капитан. — На-ка вот, закури.

Николай наскоро переоделся в пахнущий плесенью кладовки костюм. Испуганно глянул на себя в обгоревшее по краям зеркало, что невпопад примостилось на стене. Удивился незнакомому отражению, тем не менее подмигнул ему и снова шагнул в комнату.

Капитан стоял спиной к нему, широко расставив ноги, отчего расфлаженные галифе еще больше напоминали разорванную букву «ф».

— Переоделись, — не оборачиваясь, уточнил капитан.

— Похоже, что да.

— Тогда пошли.

Николай непривычно одернул пиджак, подхватил не в меру легкий чемодан, еще раз второпях оглядел кабинет, ставший за эти два года настолько знакомым, что даже стул, поставленный чуть наискосок, или попросту, другой стороной, вызывал недоумение…

— Нет, все так, как и прежде, может, только клеем пахнет больше обычного, а в остальном неизменно. — Усмехнулся, вздохнул и двинулся за уже маячившей в просвете коридора портупеистой и скрипучей спиной капитана.

Их было не так много, восемь человек. Они сгрудились у проходной и сейчас, словно стыдясь своего чувства, бормотали какие-то невразумительные слова, второпях оставляли что-нибудь на память, порывались обнять.

Он тоже что-то отвечал и тоже не очень складно.

Еще час назад Николай ничего не знал. Привычное «Климов, к начальнику» могло в лучшем случае вызвать веселую реплику окружающих.

Однако час общепринятого времени истекал, и с каждой новой минутой промежуточное «все» поднималось перед его глазами в полный рост. И все-таки Николай боялся верить в очевидность происходящего, и, может, поэтому люди, их улыбки, шутки некстати проплывали мимо него, как если бы поводом их прихода сюда был не он, а кто-то другой.

Ребята еще какое-то время тормошили его, затем разом расступились и той же нескладной ватагой двинулись к девятому корпусу. Климов и капитан остались одни.

— Смотрю и не верю, — покачал головой капитан. — Вроде бы других людей знал. С лица вот похожи, а не те… Ну что же, Николай Петрович, разводить сантименты не мужское дело. Говорить же общепринятые слова «приезжайте», «заходите», «не забывайте нас» в моем положении дело скорее курьезное, чем привычное, — капитан щелкнул по козырьку, фуражка отскочила на затылок. — В такие места не приглашают, да и хранить их в памяти большого резона нет… Так что прощайте, товарищ Климов, Николай Петрович. Прощайте. Будет время, может, пару строк черкнете, и на том спасибо. Где, как устроились. В городе окажусь, непременно заеду… Не выгоните?

— Все шутите, товарищ капитан…

— Да как тебе сказать. Шучу, но только наполовину. Прощай.

— Будьте здоровы, капитан.

— Эгм, будем…

Он так и шел, не оборачиваясь, до самой деревни. И хотя время стояло горячее — сенокос, и деревня по той причине была немноголюдной, Николай решил обойти ее стороной. Дорога шмыгнула за косогор. Здесь в тени притомленных зноем тополей было прохладно. Остановился у ручья, присел на корточки. От разнотравья тянуло огуречным запахом. Глянул в воду: в белесом от промытого песка дне шебуршился родничок. Опустил руки, почувствовал внезапную ломоту в пальцах и, может быть, первый раз по-настоящему понял — все кончено… и желание оглянуться назад и многое-многое вспомнить вдруг захлестнуло его…

— Как же это все-таки много, два года, — подумал Николай вслух. — Семьсот тридцать дней.

Он научился считать эти дни. 23.00-отбой. С завидной аккуратностью он доставал серую сафьяновую книжечку, и в ней появлялась еще одна черточка — пунктир в полсантиметра величиной. Она завершала или начинала новый квадрат. Их скопилось достаточно этих самых квадратиков, слепых и воздушных. Сто восемьдесят пять полных и один штрих в придачу. Со стороны это было похоже на игру в морской бой. Есть такая игра. Теперь ему придется привыкать к неделям. Он посмотрел в воду, заметил свое отражение в ней. Вместо глаз у отражения были темные провалы.

«Неужели это я?» И хотя отражение не высказало никаких соображений на этот счет, он усмехнулся, погладил воду. Отражение исчезло.

А дальше? Теперь ему надо подумать, что будет дальше. Сначала будут жалеть его самолюбие. И говорить будут о чем угодно, только не о том, что было там. Точно этого «там» вообще не было. Потом привыкнут. А может, он и сам расскажет. Нет, сам не расскажет. Вот если бы Лешка…