Олег Попцов - Обжалованию не подлежит

Механик протестующе поднял руку, как если бы просил выслушать его до конца. Фролов лишь покачал головой.

— Не знаю, — прошелестело в воздухе. — Быть может, вам виднее. Главный механик пока вы.

— Но, Петр Константинович, — срываясь на фальцет, выкрикнул механик. На большее его не хватило. Он разом обмяк, ссутулился и сделал неуверенный шаг назад.

— Не будьте бабой. Привыкайте отвечать. Возьмите себя в руки. На нас смотрят. — Фролов решительно повернулся и быстро пошел прямо на поредевшую толпу. Народ нехотя расходился.

Обратно шли не торопясь, небольшими группами, в полголоса обсуждая случившееся. Где-то у поворота на бензосклад нас нагнал чернявый парень. В отличие от других он шел один. Его фигура показалась мне знакомой. Чернявый легко перепрыгнул канаву и быстро пошел по успевшей уже просохнуть кромке асфальта. Обернулся он скорее случайно. Может, что почувствовал. Наши глаза встретились. Доброты в том взгляде не было, впрочем и покоя тоже.

Настроение заговорить сразу пропало. «Не узнает или не хочет узнать», — с чувством неприязни подумал я и отвернулся. Сомнения быть не могло — это Казутин.

Николай долго искал бригадира каменщиков, пока решился поставить на вторую бригаду этого приземистого, с необыкновенно длинными руками парня. Подробного знакомства у нас не было.

Пару раз у Николая, на народе да в отделе кадров — вот, пожалуй, и все.

Парень был на редкость нескладный и замкнутый. Может быть, потому и запоминался больше других. Николай его недолюбливал за нелюдимость, но за мастерство ценил и с бригадирством чернявого мирился.

«Н-да… тип не из приятных, но подробности знать должен», — решил я и стал вновь искать глазами своего знакомого.

Однако чернявый куда-то пропал. Отстать не мог, шел он быстро. Значит, убежал вперед или свернул на бензосклад — в общем, пропал.

Ребята заметили мое беспокойство.

— Ты чего?

— Да… так. Знакомого бригадира с шестого участка увидел.

— Ну…

— Вот тебе и ну. Пока прикидывал: он не он, испарился куда-то.

— Хреново… — Сашка сердито дернул головой.

— Узнать бы детали не помешало.

— Не помешало бы, — согласился Сергей.

Остальной путь шли молча.

Пять дней стройка напоминала растревоженный муравейник. Говорили только об аварии. Кого-то обвиняли, с кем-то обещали посчитаться, напропалую ругались, опять спорили, и так каждый день.

Случившееся оказалось настолько внезапным, что первое время мы как бы привыкали к несчастью. Сживались с мыслью: «Наяву существует то, что на «самом деле случилось». Потом глухота оцепенения прошла, и мы превратились в обыкновенных пострадавших, которым следует высказывать участие, понимающе трогать за локоть и чуть дрогнувшим голосом напутствовать:

— Ничего, ребята… Вы того, крепитесь. Не в лесу живем… Среди людей.

Ребята, как и положено ребятам, растроганно улыбались и то ли по неопытности, то ли от волнения, невпопад роняли: «Ну да… Точно. Само собой. Утрясется, уладится».

Жаль, но получилось все наоборот.

Делу дали ход.

Следствие вел некий Жихарев, из областной прокуратуры. Человек для нас неизвестный. Да и откуда…

Росту Жихарев был небольшого, лицом сухощав, говорил он тихо, даже слишком тихо. Сидишь напротив и все равно переспрашиваешь: «Что?», «Как вы сказали?» По такой причине и мысли разные в голову лезут. Дескать, не повезло человеку. Все шепотом да шепотом. Никак на здоровый голос не наладится. При такой работе сплошное неудобство. А тут вдруг на улице встретили. Здрасте, до свидания. И голос как голос. Быть не может… Почудилось… Не стоит волноваться — чисто профессиональное… Это как в боксе, главное — навязать противнику непривычную манеру боя. У них, считай, каждый допрос — поединок… Заставить преступника почувствовать неудобство… Это уже кое-что.

— А если не преступник.

— Ничего не попишешь, издержки производства. Жизнь… Лучше бы и не знать всего.

Спустя дней пять-шесть нас вызвали в прокуратуру. Точнее, нас тоже вызвали. Приглашали многих.

— Суть дела ясна, — обронил Жихарев и ткнул линейкой форточку. — Не люблю сквозняков… Остается уточнить частности.

Он так и сказал — «частности».

— Вы, кажется, дружили? — спросил он негромко.

Я покосился на папку (судя по всему дело за номером), на испачканные чернилами руки следователя, прислушался к свистящему придыху (видимо, сквозняк не только сегодня), еще острее почувствовал в голосе следователя досаду, посмотрел на достаточно стандартное мужское лицо, вздохнул и сказал себе: «Этот человек мне не нравится».

Жихарев не торопил меня. Он с преувеличенным вниманием перелистывал материалы дела, которые наверняка знал наизусть, качал головой, как если бы удивлялся наивности написанного, и ждал…

— Пусть вам не кажется. Товарищ Климов мой самый близкий друг.

— Гражданин Климов, — мягко поправил следователь.

— Для кого как, гражданин следователь. Для нас — товарищ.

— На вашем месте я был бы осмотрительнее, — почти ласково сказал Жихарев.

— Что делать, нет практики.

Жихарев отодвинул дело и теперь уже с подчеркнутой неприязнью посмотрел на меня.

Частностей оказалось не так мало. Целая человеческая жизнь. И все-таки следствие скоро кончилось. Все поставлено на свои места.

Начальник участка Климов признал свою вину полностью. Подкрановые пути проверял крановщик. Но крановщик погиб, его к ответственности не привлечешь. Еще существуют бригадиры. Однако каких-либо указаний на этот счет бригадиры не получали. Показания свидетелей обвиняемый Климов подтвердил. Ход следствия признали правильным. Наши показания, как и выводы комиссии, приобщили к делу. Суд назначили на вторник четвертого июля.

Пока шло следствие, Николай был замкнут и раздражителен. Мы часто собирались вечерами и уже в какой раз пытались что-то уяснить окончательно. На наши вопросы Николай отвечал односложно: да, нет, может быть. Со стороны даже казалось, он избегает нас. Предположения, догадки, противопоставления — все это могло и, наверно, должно быть вначале, после чего и появляется нечто целое, что принято называть выводом: он не виновен или наоборот — он виноват. У нас же все было иначе: «не виноват», «не мог так поступить» — существовало как раз и навсегда определенное.

Для такой ошибки он слишком собран, рассуждали мы, точен, иногда даже категоричен. Он мог обидеть иронией, вывести из себя начальника треста, мог возмутить упрямством, точнее, самоуверенностью, оказаться добрым больше чем нужно. Но забыть дать указание — нет. Это на него не похоже.

Разве мы его плохо знаем? Мы знаем его отлично. Но тогда почему он не хочет нам помочь. Почему? Не может же человек желать, чтобы его осудили. Что делать, мы действительно не верили в его виновность.