Борис Губер - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 7

Так рассказывал синеблузый, а приятель его, едучи на Новый Афон, записал о Тимофее в блокнот и обещал навести о старике справку, но вернулся ни с чем — не было такого, не проходил еще Тимофей Мозляк и две его шематонихи через Ново-Афонские земли.

И действительно, не проходил. Завяз Тимофей со своими старухами в городе Сочи, и никак ему нельзя было двинуться дальше, завяз он опять в милиции и странствовал ныне от следствия к следствию, квалифицируясь, как беспризорный старик.

Шел июль, и где-то на севере свертывалось лето. Утра стали свежее, и птицы по утрам беспокойнее. Нет, не дойти уж, конечно, им в этом году до Афона.

— А се-таки, — говорил Тимофей, — очень мы здорово откачнули какой кусок. Может, три или четыре народа прошли.

Старухи, обуглившиеся на солнце, плаксиво улыбались углами губ.

— Ну, даст бог, с весны опять на Новый Афон поднимемся.

— Нет, хорошо прожили, чего зря хаять, — утверждал Тимофей. — Удобно мы прожили, ей-богу. Ну, и домой пора.

И уж кончился июль, и пошел неровный, срывающийся в погоде август. Синеблузый уехал в отпуск и, возвращаясь домой в станицы, на три дня оказался в Сочи.

Прожил свои три дня и собрался уезжать, но не мог никак решить — морем ли ехать до Новороссийска или железной дорогой до Армавира? То казалось ему, что морем удобнее, то — что железной дорогой ближе и проще.

И решил сходить на пристань и на вокзал.

Народу было везде полно. Очередь была долгая и утомительная. Он решил ехать морем и даже в тот же день, и остался хлопотать у кассы.

А Тимофея с бабами еще с утра привели на пристань и сдали служащему под расписку.

Служащий был семейный робкий человек, он и обедать не ушел домой, боясь оставить стариков без надзору, и теперь сидел с ними, вяло спорил о хлебах и часто отлучался поговорить с начальством. Глядя на море, старики пугливо вздыхали и погружались в нудную дрему.

— Нельзя же так людей мучить, — сказал у кассы служащий. — Они у меня с шести утра не жравши сидят, товарищ начальник. Я сам через них без обеду.

— А кто они такие? — спросили у кассы, и вокруг стариков сгрудилась толпа.

— Отец, ты кто же по существу?

Тимофей поднимал голову и, шелестя бородою, вяло и тупо смотрел на окружающих.

— На богомолье, должно быть, ходили, — предположил один.

— Шляются по этим святым, чорт их не возьмет.

— Темнота, — сказал другой. — А стариков все-таки мучить не стоило бы. Чем они виноваты? Запутались люди.

Старухи заплакали.

— Темные мы, это вы правильно, — сказал, широко вздохнув, Тимофей.

— Дайте им литер, — предложил кто-то. — Не помирать же здесь людям.

— Ты кто же, отец, по существу? — спросили опять Тимофея.

— Крестьяне мы, — ответил старик. — Форменные, как есть, крестьяне. Только записаны, видишь, инако. О прошлом годе тюристом записали, а ныне — чума их знает — в шематоны переправили. Ну, да это одна суть.

В толпе возник смех, он утвердил сочувствие, и начальником был обещан литер.

Тогда синеблузый подошел к Тимофею:

— Здорово, — сказал он. — Где же это вы, старые черти, шатались? Я вас на Афоне велел сыскать, — не нашли вас. Наврали вы все про Афон.

Старухи, хихикнув по-птичьи, укрыли лица платками.

— Не признаете? — спросил синеблузый. — В поезде мы с вами ехали.

— Нет, голубок, не признаю что-то, — осторожно сказал Тимофей, хитро вглядываясь в переносицу синеблузого. — Ты уж прости, голубок, тяжелая у меня память.

— Ну, ладно, а на Афоне-то вы были?

— Не пришлось, — сказал старик, — время не допустило, только грех на душу взял да по всем чекам проболтались.

Синеблузый, улыбаясь, стоял. Народ разошелся.

Тимофей, оглядев, нет ли вокруг кого, подмигнул синеблузому и довольно сказал:

— Четыре народа прошли наскрозь! От потеха!

— Хорошо отдохнули?

— Ох, уж и отдохнули, — сказал Тимофей, — прямо сил набрались, можно сказать. Повсюду были. Со вниманием ехали.

Падал огнями крупный и частый вечер. Он заогнил берега у моря.

— А зябко, небось, ехать? — спросил старик, поглядев на море, и не стал слушать ответа.

— Ох, и лето же нам выдалось. Я такого интересу набрался — за зиму не перескажешь.

А море, тяжелея к вечеру, плотно и масляно билось в каменную пристань. Море лениво кружилось по зарешеченной тополями бухте, как старый, но все еще норовистый бугай. И страшно было глядеть на море, поблескивающее огненным белком вечерней волны и затуманенное у горизонта птичьими косяками, идущими с севера.

«А все-таки, как ни крутись, ехать по ему надо, — думал Тимофей, круто вдыхая в себя живот, будто готовясь к прыжку. — За морями, — это и песни знают, — всегда веселые лежат края».