Юрий Петухов - Влюбленные

— У меня настроение от времени года не зависит.

— От чего же оно у вас зависит?

— От чего? — помедлил он с ответом. — Работа ладится, вот и настроение соответствующее. Ну, а если нет, то никакие травинки и ручейки не исправят.

Из дверей выглянула Женя — деловито-строгая, тоненькие бровки вытянуты в прямую линию. Она хотела уже позвать Андрея Олеговича, но Маргарита Алексеевна неожиданно опередила ее:

— Женечка! Иди тоже сюда!

Девушка подошла, поглядывая с недоверием: «Что вам от меня? И что это за фамильярность — Женечка!»

— Отчего ты так, выскочишь — и обратно? Не постоишь на солнышке.

— Кабы было свободное время, так постояла, — не очень дружелюбно ответила Женя.

— Ох, вам ли, молодым да здоровым, жаловаться на недостаток времени? Отработали смену — и идите куда хотите. Это мы тут, хворобы, кукуем… Говорят, какая-то новая итальянская кинокартина идет. Посмотрели бы вы ее! — обратилась Маргарита Алексеевна сразу к обоим и с радостью увидела, как переменилась Женя: ее бровки изогнулись веселыми дужками.

— Какая кинокартина? — спросил Андрей Олегович, доставая сигарету.

— Кажется, «Гектар неба».

— А! Так это не новая. Мы с Ниной видели еще прошлым летом, когда она была на каникулах, — оживился Андрей Олегович. — Где же? Дай бог память… — постучал пальцами по виску. — А-а! Ездили за город и зашли в сельский клуб. Там киномеханик крутил ее для десяти человек. Ну да! А на обратном пути мы попали под ливень, застряли. Хорошо, что шла автоколонна, и нас вытащили…

Женя долго сдерживалась, покусывая острыми зубками губу, принуждая себя слушать и улыбаться, потом круто повернулась и убежала. А через минуту появилась в дверях и, не глядя в их сторону, крикнула сухим официальным тоном:

— Товарищ хирург, вас в операционную!

Маргарита Алексеевна осталась одна.

— Ну вот… она любит его, а он — другую. Банальная ситуация…

Маргарита Алексеевна вздохнула, вспомнив свое прошлое. В задумчивости взяла газету, оторвала от нее листок, машинальными движениями пальцев сложила в треугольник, проделала еще несколько манипуляций и очень удивилась, когда у нее получился кораблик — точно такой, какие она делала в детстве. Повертела перед глазами, изумляясь памяти рук.

Вдоль стены, узкой канавкой, бежал светлый ручеек, бомбардируемый с крыши бойкой капелью. Маргарита Алексеевна перегнулась через перила и бросила кораблик, но неудачно: он упал на дерн. Тогда она сделала еще один — с трудом, потому что уже обдумывала каждый сгиб листа, — но и его порыв ветра из-за угла откинул на землю. Она смастерила третий — и в тот момент, когда кораблик благополучно шлепнулся на воду и помчался, покачиваемый волнами, за ее спиной раздался громкий голос:

— Что вы тут делаете?

Она резко обернулась, спрятав руки с бумагой за спину.

Перед ней стоял Дмитрий Антонович.

— О… как вы меня напугали.

— Вы не из храброго десятка! — Он увидел бумажные кораблики. — Э, да у вас тут целая флотилия! А почему эти не плывут?

— Кораблестроитель неудачно спустил их на воду.

— Понятно: вы пренебрегли традицией.

— Какой традицией?

— Вам следовало разбить о борт бутылку шампанского.

— А-а!

— Чем бы их столкнуть?.. — Дмитрий Антонович посмотрел вокруг, отыскивая палку или шест. Не нашел. Тогда он легко перемахнул через перила, нагнулся совсем по-мальчишечьи и пустил кораблики один за другим по течению.

Маргарита Алексеевна не удержалась от смеха.

— Вот если бы кто-нибудь из сотрудников увидел вас за этим занятием!

— А чем это занятие плохо? — он так же легко вернулся на веранду, потопал ногами, стряхивая брызги. — Э, мы все не знаем сами себя! Считаем, что человек в десять лет имеет право пускать кораблики, а в семнадцать — влюбляться, в сорок — только работать, как вол. А я вот думаю, что человек задерживается на каком-то рубеже, самом дорогом для него. И внешне он может быть солидным, степенным, тогда как в душе… Я вот нередко ловлю себя на том, что мне двадцать пять — тридцать лет, никак не больше!

— Ну, если это относится и ко мне, то мое развитие остановилось на рубеже семи-восьми лет, — усмехнулась Маргарита Алексеевна, снова мастеря кораблик.

— Вполне может быть, — подтвердил он шутливо, и сразу же спросил озабоченно: — Маргарита Алексеевна, а почему вас никто не навещает из родных? Только ученики.

— Я здесь одна. Мама далеко, в Майкопе. Я не стала ее тревожить, она ничего не подозревает.

— Да! Вам большущий привет от Нины. Она очень рада, что все тут у нас благополучно… Желает вам скорейшего выздоровления.

— Спасибо.

— Она очень-очень тепло вспоминает о вас в письме.

— Передайте и ей привет от меня. Надеюсь, что из нее выйдет хирург не хуже, чем вы.

— Это несомненно. Дети должны опередить отцов. И в этом нет ничего обидного. Закономерность. Ведь наше поколение шло к образованию совсем иначе. Через рабфаки, а то и через ликбез. Ну, а детям — путь прямой, расчищенный…

Так разговаривали они несколько минут, и когда Дмитрия Антоновича позвали, он с откровенным сожалением ушел с веранды.

— А тут у вас хорошо. — Задержался на миг в дверях. — Опять будете кораблики пускать?

— А что же мне еще делать?

И они улыбнулись друг другу.

«Что за нелепое волнение! Ну, отдам ноты, верну. Извините за дочку, что она… И все тут! Чего же зря волноваться, вбивать себе в голову то, чего нет?» — и Дмитрий Антонович крупными шагами еще раз прошелся вдоль чугунной узорчатой ограды, за которой зелено закипал городской сад.

Здесь он должен был встретиться с Маргаритой Алексеевной.

Выписываясь из клиники, она растроганно прощалась со всеми, обняла и поцеловала Женю, Глафиру Ефимовну; и в тот момент, когда, очутившись перед ним, вскинула на него глаза, полные счастливого сияния, — он съежился, как это делает улитка, попавшая на солнце, что-то хмуро пробормотал и быстро пошел по коридору, отдавая на ходу распоряжения. Но Маргарита Алексеевна догнала его.

— Дмитрий Антонович!.. — произнесла она прерывистым голосом.

«Ох, только бы без глупостей! Еще бросится на шею со слезами, с поцелуями…»

— Дмитрий Антонович… во-первых, спасибо вам за все… а во-вторых… не осталась ли у Нины моя тетрадка с пьесами Шопена? Я кому-то отдала и никак не вспомню…

Он ясно видел, что она хочет сказать что-то другое, и на короткий миг пожалел, что ничего такого не случилось — она не обняла его, не поцеловала, а сказала только эти слова.

Порывшись дома в Нинином столе, он обнаружил какие-то пьесы Шопена. Позвонил в музыкальную школу, и они договорились встретиться после работы возле городского сада, где пересекались их пути.

«Без пяти минут шесть. Еще опоздает, наверно. У женщин это в обычае…»