Георгий Семёнов - Утренние слезы

— Он поднял ее, она совсем новенькая, даже не намокшая от дождя, лежит на остриях густой осочки, как будто ее только что положил тут кто-то. Взял эту трешку, положил в карман, обрадовался находке, а про дупеля забыл, как будто его и не было. Понимаете, какая жуткая глупость? Он кому ни рассказывал, никто ему, конечно, не верил… А я-то верю ему! Он не умеет врать, понимаете? А другой случай вообще удивительный. Он ловил рыбу на Рыбинском море. Ловил с лодки, но ничего особенного не поймал. День был жаркий, знойный. Муж причалил к берегу, потому что рыба совсем перестала клевать, взял туалетное мыло, свесился с кормы и стал мыть руки. И вдруг — судаки… Огромные, бронзовые, колючие, с белоснежными брюхами… Сначала один, как пьяный, вышел из глубины и стал глотать мыльную пену, подплыл к самым рукам, стал, как кошка, ласкаться, тереться об руки, а сам то боком повернется, то кверху брюхом, то колючку свою выставит из воды. Представляете себе картину? Муж растерялся. Взял одного, перевалил в лодку, а к рукам уже второй подплывает… Он тогда шесть штук таким образом поймал, но потом их всех выпустил, потому что, конечно, испугался — не больные ли рыбы. Да и вообще! Он тогда вернулся домой заросший щетиной, худющий, с провалившимися глазами, сумасшедший какой-то. Рассказал мне все, я не поверила, конечно, а он накричал на меня и обиделся: что ж я, дурак, что ли? сумасшедший? Потом я поверила. Он в таких подробностях все рассказывал своим друзьям, которые тоже, конечно, не верили ему, с такой настойчивостью доказывал свою правоту, что не поверить ему было просто невозможно. Он даже описал все это и отправил письмо в какой-то ихтиологический институт, ждал ответа, но так и не дождался. Никто ему не верил, кроме меня! Ну никто ровным счетом. Только теперь вот, совсем недавно поверили, но это уже по другому поводу. Это вообще какая-то таинственная история…

…Я сама ничего не могу понять. Теперь, знаете, все наоборот, теперь мы уже сами не рады, что рассказали людям, потому что теперь все пристают к нам: расскажите, как это было, — расспрашивают, удивляются, поражаются… И вот что странно — верят! Хотя должна вам сказать, случаи с рыбами или трешкой вполне объяснимы и ни в какое сравнение не могут идти с этой поразительной совершенно историей. Но тому не верят! Не верят в то, что вполне возможно и в конце концов реально. Взять, например, случай с рыбами, который никто без улыбки не может слушать. Вы, наверное, тоже мыли когда-нибудь руки на речной отмели, возле песчаной какой-нибудь косички, уходящей в воду, ну, например, в верховьях Москвы-реки. Помните, сколько всяких мальков скапливается в душистой струе? А почему бы вдруг в какой-то определенный период жизни, в какой-то особенный час, при каких-то определенных погодных условиях и большие рыбы, хищники, тоже не пришли бы на запах туалетного мыла?! Ну почему это, спрашивается, невозможно? — Мария Александровна нервно смеется и пытливо рассматривает меня: верю я или нет, с усмешкой слушаю или с интересом. — Вот в том-то и дело! — говорит она, убедившись, наверное, что я соглашаюсь с ней вполне искренне и не таю иронии. — Вы знаете, я начинаю думать, что людям свойственно вообще заблуждаться насчет своих умственных способностей: чем невероятнее история или какой-нибудь случай, тем больше людей верит в возможность этого случая. И наоборот, какое-нибудь чудесное явление в повседневной жизни, какое-нибудь маленькое чудо, которым можно только восхищаться и без которого вообще трудно представить человеческие будни, кажется людям враньем и неправдой, игрой воображения, мистикой или даже глупостью, болезненным видением, результатом нервного сдвига и чуть ли не сумасшествием… Почему так происходит? Это, знаете, одна моя девочка, старшая, очень рано научилась говорить и вот однажды увидела впервые из окна нашей комнаты уличные фонари и спрашивает: «Мама, что это там у людей?» Понимаете, «что это там у людей?» Как будто сама она из клана богов — эдакий гений, который, знаете, не тень, а свет отбрасывает… Я ей тогда, помнится, сказала, что это великое чудо, там у людей — электрические фонари. А нам теперь подавай что-нибудь планетарное, тогда, может быть, еще заинтересуемся…

…Странно все это и неприятно, — говорит Мария Александровна и торопится снять мягкой усмешкой волнение, которым она явно недовольна, как бывает недовольна мать слишком разыгравшимся ребенком. — Но если, конечно, рассуждать по системе два «п», знаете? — говорит она с неожиданной и нарочитой грубостью. — Палец в нос, глаза в потолок, — то все, разумеется, можно подвергнуть сомнению. Если бы я, например, очень захотела верить в бога, то у меня ничего бы не получилось. И знаете почему? Потому что идея бога не несет в себе хотя бы чуть заметной, невнятной усмешки, или, вернее, улыбки, элемента игры… Понимаете? Все эти мои домыслы построены тоже по системе два «п», конечно, но все-таки… Идея эта бесчеловечна. Мой муж не верит в бога, но он по сути своей утопист — верит в чудо исцеления искусством, воображением… Понимаете? — спрашивает Мария Александровна, и опять над арыком раздаются соловьиные раскаты ее смеха. — Я ж говорила вам, интеллекта у него не хватает! Он вообще в последнее время какой-то странный. Поработает, поест, выйдет на балкон и часа два стоит как вкопанный, смотрит куда-то… Слав, говорю, пойдем погуляем. А он с раздражением: «Я устал, дайте отдохнуть». Я даже побаиваться стала за него. А во всем виновата игра воображения — он слишком уж серьезен, слишком, я даже не знаю, как это объяснить, — чересчур все у него в жизни! Вот именно: все у него чересчур, хотя, знаете, все не так уж и просто!..

…Однажды я уснула, как всегда, но слышу вдруг, что в комнате или за дверью, где-то рядом со мной, разговаривают странные существа, язык которых я хорошо понимаю, хотя сами они мне непонятны. Слышу: «Ничего, мы никого не разбудим, мы и так пройдем, сквозь стену…» А другой, их двое было, соглашается, что, мол, ладно, хорошо. И такая у меня тревога на душе! Лежу и как будто бы сплю, но понимаю, что это не сон, а что-то другое, что в комнате у нас кто-то есть, но сама не могу ни проснуться, ни шевельнуть рукой, ни закричать от страха… Не знаю, сколько времени это продолжалось, только вдруг вижу: в комнате горит свет, а надо мной стоит муж и смотрит на меня с каким-то жалким, испуганным и виноватым выражением на лице, словно прощения у меня попросить хочет за что-то. «Ты чего?» — спрашиваю. А он говорит: «Ты знаешь, то ли сон какой-то, то ли что-то другое, но я с кем-то разговаривал сейчас… кто-то к нам сейчас приходил…» И протягивает мне какую-то бумагу: вот, говорит, формула. А сам улыбается как дурачок. Я чуть не умерла от ужаса! — полушепотом говорит Мария Александровна, и я понимаю, что она уже не впервой рассказывает эту ночную историю о маленьких людях, излучавших энергию, похожую на ту, какую несут в себе провода высоковольтной линии: вокруг этих маленьких существ якобы все время раздавался потрескивающий, зудящий, как из растревоженного улья, звук.