Борис Губер - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 5

На столе передо мною письма крестьян с просьбой выслать нужные для них книги. Подробнее об этом будет в другом месте, здесь только расскажу о том, что интересует крестьян.

1) «Скотолечебники».

2) «Рассказы про духовенство, одурманивающее народ».

3) «Географическое расположение всего земного шара, население народов, быт и нравы».

4) «Жизнь и описание путешественников и мореплавателей».

5) «Что говорит наука о библии».

6) «По садоводству, уходу и прививке».

7) «Карта СССР с указанием с.-х. районов».

8) «Научные книги о природе».

9) «По пчеловодству».

10) «По политике и экономике».

11) «По технике и разным ремеслам».

12) «По естествознанию и юношескому движению».

13) «Про любовь».

14) «Песельники».

15) «Словари и каталоги».

16) «Как улучшить самогон».

17) «Письмовники, или как любезным писать письма»

и т. д. и т. д.

Просьбы прислать все существующие каталоги поступают от многих граждан в письмах и беседах.

— По каталогу мы узнаем, какие есть книги и по карману ли нам они…

В каждом гизовском магазине на прилавках горы каталогов и бюллетеней. А вот в пяти селах за два месяца я не видал ни одного каталога ни в школах, ни в читальнях…

На лето горожанин едет в деревню отдыхать, для горожанина деревня — дача, он наслаждается чистым воздухом, завидует крестьянину, живущему всегда на лоне природы, деревенскую жизнь, даже проживая в деревне, представляет себе такой, как она изображается на раскрашенных открытках: речка, лужок, коровки, мужички в лаптях, ребятишки без порток.

Горожанин отдыхает в деревне, но тому, кто не только скользит своим любующимся взором по поверхности, а смотрит поглубже, кто не отказывается покипеть в котле крестьянской жизни, всегда зависимой от стихий природы, — отдыхать в деревне нельзя.

Нельзя отдыхать, когда жаждущие поля изнывают от бездождья, когда крестьяне ходят, как потерянные и с тоскою смотрят на небо: не покажется ли темное облачко, не загремит ли желанный гром…

Вянут огуречные плетни на огородах, поедает капусту блошка, — и нет никакого спасения, и горько качают головами хозяйки, и ребятишкам не хочется играть… С молоком матери впитывают в себя дети страх перед небом, и непонятна для горожан величайшая радость деревни, когда дождь идет во-время.

Горожане, кушающие крестьянский хлеб, не чувствуют в нем привкусов мужицкой тревоги, радости и горя…

Горожанам дождь часто помеха.

А мне понятно, почему люди, зависимые от природы, создали себе добрых и злых богов. Представьте, что вы на краю пропасти, что вам грозит смертельная опасность, и кто-то вас спасает, выхватывает из лап смерти. Ведь вы слов не находите отблагодарить благодетеля!

Теперь подумайте о крестьянине. Солнце печет… Два-три дня посевы могут протерпеть, а дальше — конец надеждам… Но вот дождь, хороший дождь, как раз во-время… Крестьяне спасены. (Горожане не задумываются над тем, что раз спасен урожай, то спасены не только крестьяне, но и они — горожане).

Нынешняя весна в наших краях была на редкость благоприятная для посевов… Дождей было много, дожди были во-время — тихие, старательные дожди.

Трогательно было смотреть на лица мужиков, расцветающих блаженством, и слушать всего два слова, произносимых с восторгом:

— Золотая гора!.. Золотая гора!..

Гора, горы золотого хлеба, веселые лица сытых мужиков, бесконечные подводы у ссыпных пунктов, длинные ленты товарных поездов, оживленная жизнь морских портов, залихватские гудки заводов, — все это с неба падает мелкими светлыми крупинками, падает после сева, сыплется накануне цветения ржи… И росы, росы… Уходит солнце, а поля, как океаны теплой росы…

Зелень на выгоне, муравой постелена улица… И так хочется бабам, мужикам и детям встать на колени и благодарить подобревшее небо, благодарить, не вспоминая его прежнюю жестокость…

Когда будут придуманы дождевые машины, благодарность будет им, благодетелям мужицким, а пока их нет, глаза невольно устремляются к небу.

В один из воскресных дней беседу на завалинке прерывает подошедшая баба:

— Слыхали? Артист приехал, зубами стол подымает, а на столе самовар горячий… А еще на разбитые стеклянки головой ложится, а на него восемь человек встают…

— Наверно из цирка, надо поглядеть…

И вот пришли смотреть циркача, гастролирующего по деревням… Из Владивостока едет артист, останавливается в больших деревнях, зарабатывает от рубля до десяти за представление… Обычный заработок — три-четыре рубля в вечер… Надо как-нибудь жить… Сорок три года артисту, прежде в цирке работал, но на фронте контузию получил, в тридцати местах под кожей шрапнельные осколки застряли, через каждые три недели бывают припадки падучей; как инвалид, получает в месяц девятирублевое пособие, но на девять рублей жить нельзя, и приходится переносить нечеловеческие страдания.

Артист городского цирка не заставляет зрителя страдать: он здоров, он одет в соответствующий костюм, он намазывает руки и тело мазями, он показывает свои номера, работая на ковре.

А тут… Больное, все в рубцах, тело, грязные трусики… Артист ложится животом на пол и поднимается черным… Толстый слой пыли прилипает к вспотевшему телу.

Номера один страшнее другого.

Голова у артиста курчавая. На прядь волос надевает он двухпудовую гирю, танцует с гирей, а когда номер кончается, с головы сыплются волосы… Ложится на стекло, держа на себе восемь здоровых мужиков… А потом показывает спину зрителям: в тело впились стеклянные занозы… Толстую доску разбивает пополам ударом о свой лоб, в зубы берет железную полосу, которую закручивают у него на спине четыре мужика…

В середине представления в зрительный зал врываются безбилетные и начинают свистать… С артиста льется пот, он обращается к свистунам:

— Вы не свистите в храме?.. Для меня это место важнее храма, я кровь свою проливаю здесь.

Пять рублей заработал инвалид, из них полтора рубля комсомольцам пришлось отдать за помещение нардома, три рубля за двухдневную квартиру со столом… Остался полтинник. Живи, как хочешь…

Мужики идут с представления грустные.

— Да… Оказывается, есть жизнь хуже нашей… Чорт ее знает, эту жизнь, как она устроена…

Если бы сохранить миллионы писем, пишущихся корявыми мужицкими руками, миллионы воплей в большинстве случаев, — какой богатейший материал достался бы в наследие потомкам…

Письмо Владимира Я. и ответ на него Калинина в «Крестьянской Газете» взбудоражили деревню, придали смелости мужикам, вселили надежду, что их могут услышать, могут откликнуться… Крестьяне пишут; пишут мужики и бабы, бабы меньше, чем мужики, и мне хочется, чтобы следующее письмо крестьянки было напечатано: