Владимир Маканин - Место под солнцем [Рассказы]

Можно сказать лаконичней, но можно ли сказать полнее? С высоким пониманием совести подходит Маканин к нравственной оценке и героев романа «Портрет и вокруг» — Старохатова, Веры, Игоря Петровича, Ани, Эдика Шишкина, Виталия Старохатова. Люди творческой интеллигенции, они в той или иной мере поддались довольно распространенному ныне культу вещей, потребительству, следствием чего явились склонность к хапанию, к наживе, и теперь им не обойтись без внутренних мук, без ответа перед своей совестью, иначе тихо восторжествует внутри человека мещанин.

В заявлении своих героев, порой в слишком пристальном обнажении их ошибок души Маканин беспощаден. Когда люди вольны в своих поступках, когда они сами могут определять линию своего поведения и таким образом принимать прямое участие в формировании нравственной атмосферы общества, с них авторский спрос еще строже.

Пристально взглядываясь в своих героев и современную жизнь, писатель напряженно размышляет о человеческой природе вообще и о конкретном человеке, например, о том же Ключареве из рассказа «Ключарев и Алимушкин». В своей служебной удачливости Ключарев как бы сменил Алимушкина, он чувствует вначале беспокойство за Алимушкина, ответственность за его судьбу, но потом, когда утвердился в собственной удачливости, эта ответственность ослабевает и исчезает совсем.

И несомненно, что в рассказе «Человек свиты» совершают поступки люди с ослабленным чувством личной ответственности и самостоятельности.

Зато какой болью и каким чувством личной ответственности за все, что происходит вокруг, исполнен композитор Башилов, герой рассказа «Где сходилось небо с холмами». Здесь авторская позиция обнажена до предела — боль героя сливается с болью рассказчика, и нет места иронии в этом, может быть, главном, программном произведении сборника.

С другой стороны, едко иронизируя над героями «свиты», Маканин беспощадно бичует их затянувшуюся интеллектуальную и духовную инфантильность, потребительство, не спуская моральных компромиссов особенно тем, кто сделки с собственной совестью во имя мелкой выгоды пытается объяснись и оправдать некими уважительными причинами. Писателю хочется почувствовать их раскаяние, довести их до этого состояния и наконец увидеть, как черт в церкви плачет. Вдруг слезы будут искренними, целительными, очищающими, и грешник начнет выпрямляться. Бывший маленький человек, ставший полным хозяином окружающей жизни. Ведь должен же он и в массе выпрямиться во весь рост, стать не просто высоконравственным, но и социально активным, лично ответственным не только за себя, но и за свое время, за всю нашу жизнь. Мера личной ответственности у Маканина — самая высокая мера.

Анатолий Жуков

— …Но что-то стряслось!

— Не знаю.

— Ты, Митя, подумай.

— А ты сама, Вика, подумай! — уже и колко говорит мужчина. Но колкие фразы их единству не мешают, и, едва начинает накрапывать дождь, Родионцев раскрывает зонт: оба идут под зонтом, притиснувшиеся друг к другу.

— Настроение тут ни при чем. Аглая Андреевна прекрасно владеет собой. А вывод: недовольство ее чем-то вызвал я.

— Но чем?

— Не знаю.

— Ну так припомни…

Громада серых учрежденческих зданий осталась у них за спиной. Дождь усиливается, но уже близко метро.

— Чего гадать — скоро выяснится.

— Неплохо бы, Митя, именно угадать — угадать и исправить. Нам надо быть начеку.

Родионцев ее дружеский знак, отметил и оценил, однако интуитивно он чувствует, что недовольство Аглаи Андреевны распространяется все-таки больше на него, чем на Вику (если это не мнительность). Расставаясь, Аглая Андреевна была холодна, промолчала о будущей встрече, и с того дня не последовало ни единого телефонного звонка. Наверное, есть лучшие способы сообщать, что с тобой отныне не водятся и что тебя разлюбили (что тобой недовольны), но им — Вике Журавлевой и Родионцеву — придется, вероятно, мириться с тем, что есть: с недосказанностью. В метро припоминаются мельчайшие подробности реплик Аглаи Андреевны, но даже и дословно воспроизведя тот разговор, они никак не могут достичь следующего малоуловимого круга ее чувствований — круга, который она воплощает молчанием и неподвижностью своего красивого лица.

То ли расположение окон таково, что света через них вбирается много, то ли Аглая Андреевна звала их пить чай в самые солнечные дни, но это и впрямь непонятно и почти мистика; здесь не бывает непогоды. Приемная директора в такой час особенно просторна и заливаема солнцем — закатным, нестрастным, мягким, но обильным. Шторы раздвинуты до предела, в креслах уютно, а над дымчатым фарфоровым чайником, только что внесенным и зазывно стоящим на подносе, клубится легкий парок.

Комнатных цветов в приемной нет, лишь один-единственный: старая, пожившая роза. Когда в приемной наводили достойный начальства лоск и все хоть чуточку мещанское изгоняли, розу оставили за то, что цвела беспрерывно: на ветке близко к корням вспыхивал бутон, и на другой, на третьей, на пятой, затем огонь перекидывался на ветки среднего яруса, а на смену им зацветала уже и вся вершина. У могучего и, вероятно, предельно истощенного растения без цветка не было буквально ни дня. Красивая старостью (аристократ, уцелевший и выживший), роза без всякого труда сделалась достойной солнечной приемной и ее хозяйки — Аглаи Андреевны, а в их общем чаепитии именно роза была четвертым и тоже обязательным персонажем. Он, Родионцев, всегда сидел в кресле, что ближе к окну, а Вика — в том, что в глубине. А за столом сидела Аглая Андреевна, секретарь директора, с царственно-неприступной и одновременно доброй улыбкой. (Красивые глаза. Ухоженное крупное тело. Два дорогих кольца, изредка сигарета.

А на столе — чашка с дымящимся, чаем.) С утра кипели деловые страсти, и, если позволительно сравнивать людей их «Техпроекта» с муравьями, здесь была вершина огромного муравейника. И лишь к концу — часам к пяти, к шести — муравьиная жизнь стихала, директор уходил, и Аглая Андреевна позволяла себе немного расслабиться. Аглая Андреевна пила чай, дела отброшены — час чая. И если кто-то заглядывал, даже из персон, Аглая Андреевна не смущалась — она лишь улыбалась вошедшему, как бы говоря: видите, отдых. Или же поясняла словами: дела закончены, директор ушел.

В час чая Аглая Андреевна звала к себе Родионцева и Вику, и вовсе не только о делах говорили они, а, скажем, о слухах; они говорили о семейных неурядицах о том и о сем — Родионцев, к примеру, рассказывал о дочери-студентке: девчонка капризничала и, переборчивая, никак не хотела продолжать учение в вузе, в который к тому же едва-едва поступила.