Юрий Пиляр - Такой случай

Он снова ненадолго пришел в себя, и последнее, что он увидел, пока очередной раз не потерял сознание, была золотистая точка света — капля росы на березовом листке, зажженная первым солнечным лучом. Он вспомнил, что где-то читал про такую летящую в пространстве точку света, которая живет один миг, а сама в себе вечность; сейчас эта золотистая точка («Электричка», — мелькнуло в голове) над ним росла, шевеля лучиками и опускаясь, и он, собрав силы, стал ждать, когда она подойдет к нему и он станет ею.

Я помню себя с пяти лет, с того жаркого июльского дня, когда произошло событие, оставившее во мне неизгладимый след на всю жизнь…

С утра парило. Солнце, едва поднявшись над крышей соседнего дома, так пекло, что у нас с Лялькой, моей семилетней сестренкой, к обеду разболелись головы, и мы почти ничего не могли есть. Я вылавливал из окрошки холодные скользкие кусочки огурца, Лялька вяло тянула с конца ложки подбеленный сметаной квас. Мама только тяжело вздохнула, поглядев на наши стриженые затылки. Потом, захватив с собой судок и сразу заспешив, она побежала за станцию к отцу, который, пользуясь выходным днем, с зари косил на вырубках отаву для нашей коровы Мани. Я слышал, как мама уже во дворе громким голосом просила дедушку присмотреть за нами.

Дед наш, Петр Иванович Скворцов, был человеком заметным и уважаемым не только среди своей родни, но и во всем городе. До первой мировой войны он работал в железнодорожных мастерских в Москве, не поладил с начальством и вынужден был перебраться с семьей на жительство в маленький северный городишко Шоношу. На новом месте дедушка устроился водопроводчиком. С тех пор его высокую осанистую фигуру с перекинутой через плечо сумкой видели каждый день на улицах городка: дедушка сам выполнял и земляные и слесарные работы. После памятного всем скорбного января (за год до моего рождения) его часто можно было видеть и в президиуме городских партийных собраний.

Был он большой, спокойный, с пышными седоватыми усами и внимательным взглядом светло-серых с прищуром глаз. Про деда говорили, что он поднимает на свои плечи многопудовые водопроводные трубы, но не богатырская сила привлекала меня в нем больше всего, а его умение как-то по-особому красиво петь. Я всегда с душевным трепетом касался его крупной, с синими прожилками руки, когда он, бывало, сев у раскрытого окна и задумчиво поглядывая вдаль, неторопливо и вначале тихо, глуховатым баском заводил «Солнце всходит и заходит» — свою любимую песню.

Мы с дедушкой дружили. Я его обычно слушался, но сейчас остаться по его просьбе дома или поиграть в саду, в тени под черемухой, было выше моих сил. Я видел в окно, как напротив во дворе собирались мои сверстники, как, держа в руках какие-то бумажные кульки и заговорщически переговариваясь, они гурьбой хлынули на улицу.

— Дедуша, — немного повременив, сказал я, — разреши мне только посмотреть, куда они пошли. Ладно?

Дед, сворачивая самокрутку, тоже приблизился к окну. В комнату вползала та тяжелая гнетущая духота, которая бывает в середине лета предвестницей близкой грозы. Пахло разогретой картофельной ботвой, смолистыми щепками и еще — едким запахом хлорки и нечистот, свойственным небольшим деревянным городкам.

Я взял деда за руку. Он вытер свободной ладонью липкий лоб, сказал:

— Ладно уж… Только, смотри, не бегай много да кепку, кепку-то надень, ерш!

Дедушка не любил меня неволить и частенько покрывал перед отцом и матерью мои шалости.

Взяв с кухонного стола листок газеты, я выскочил на крыльцо. Навстречу мне шел Серега, мой тринадцатилетний дядя, веснушчатый, с облупленным носом и очень ясными серьезными глазами. Он нес под мышкой фанерный ящичек, наполненный всякими интересными предметами. Там были два обломка напильника, моток проволоки, несколько катушек, кружок белой жести от консервной банки — Серега иногда позволял мне потрогать его вещи. Я на минуту замешкался, вспомнив о его обещании сделать мне вертушку, но с улицы начали доноситься веселые выкрики, и я помчался туда.

Когда я обогнул угол дома, передо мной предстало великолепное зрелище. Посреди пыльной с выбоинами дороги стояли ребята и по команде моего дружка Женьки Кондрашова подбрасывали кверху кулечки с землей. Это было здорово — Женька кричал: «Пли-пали!», ребята бросали кульки, бумага разворачивалась, и в воздухе вырастали золотистые облачка пыли. Затем, осыпаемые сверху песком, все кидались к своим листкам, быстро сворачивали их, наполняли горячей пылью и снова по команде Женьки подбрасывали.

Изготовив кое-как из своей газеты кулек, я немедленно присоединился к товарищам. Стало еще более весело и шумно. На противоположном конце улицы, там, где березы, смыкаясь кронами, образовывали зеленый шатер, показался рваный край тучи; туча была синей, и когда выраставшие из бумаги облачка, вначале блещущие на солнце, равнялись с ней, пыль делалась белой, а потом, уже почти совсем невидимая, с шуршанием осыпалась на порхающие в воздухе листки и на наши головы.

Через полчаса я взмок, на зубах скрипело, я чихал, но мне становилось все веселее, и я крутился на дороге, как волчок. В разгаре игры я заметил дедушку, который, выйдя на улицу, посмотрел по сторонам сощуренными глазами и как-то бочком стал удаляться к тупику, где была аптека и рядом с ней магазин, называемый всеми «казенкой».

И в эту минуту мне как раз не повезло: мой кулек почему-то не развернулся в воздухе и, плюхнувшись на дорогу, порвался. Приходилось возвращаться домой за другой бумагой.

Я побежал. Навстречу мне опять попался Серега. Ящичка при нем уже не было. Вместо него он держал в руках какой-то аппарат, состоящий из жестяного пропеллера и катушки, насаженной на тонкую гладкую палочку. Я замер — ведь это была вертушка, та самая летающая вертушка, какую я видел однажды у ребят и какую обещал смастерить Серега!

— Ты это для меня сделал? — спросил я его, задрожав от предвкушения новой забавы.

Серега посмотрел на меня своими ясными серьезными глазами, и вдруг я увидел в его зрачках самого себя — маленького, босоногого, в круглом отцовском картузе.

— Мне? — переспросил я.

— Хоть и тебе, — ответил он ломающимся баском и, подумав, добавил: — Я-то еще могу сделать, мне что, надо только сперва эту испробовать.

Мы вместе вышли на улицу. Ребята с криками продолжали запускать кульки, но это меня больше не интересовало. Я не сводил глаз с жестяного пропеллера, отражавшего своими изогнутыми лопастями яркие солнечные блики.

Было по-прежнему жарко и душно. Солнце, опускаясь, все еще палило с каким-то ядовитым усердием. Мягкая пыль под ногами жгла пальцы. А в конце улицы, загораживая уже треть неба, росла синяя стена тучи, и там, откуда она надвигалась, время от времени что-то бледно вспыхивало и урчало.