Николай Рыжих - Избранное

— Ну куда ж податься? — вздохнул парень.

Ванька пожал плечами.

— Тебя как зовут?

— Иваном. А тебя?

— Михаилом.

— Пойдем-ка, Ваня, тут в одно место, — сказал Михаил, — может, у строителей перекантуемся. Есть тут у них одно место, навроде общежития, девки живут. Ты первый раз на Камчатке?

— Первый.

Забрали они свои чемоданы, пошли.

— По вербовке?

— Ага.

— Я тоже первый раз по вербовке приезжал. Уехал. — Михаил вздохнул. — Да опять возвратился.

— Понравилось?

— Ну.

Это было не общежитие и даже не квартира, а большая комната в недостроенном доме. Просто девки сами вставили окна, навесили двери, позатыкали дырки. Заштукатурить еще не успели. Посредине поставили бочку из-под солярки, приспособили ее под печку. Трубу прямо в окно вывели.

— Девочки, — сказал Мишка веселым голосом, — как бы переночевать? А то хучь пропади.

— Ночуйте, — сказала одна из них, а голову не повернула. — Вон пол…

— Да это нам и надо, — обрадовался Мишка и тут же стал хлопотать возле печки.

— Дрова в сенцах, — сказала другая.

— Отыщем. — Мишка разделся. Разделся и Ванька.

Затопили они печку, подмели пол, стало тепло, почти чисто. Мишка полез в чемодан, достал бутылку спирту — старый волк, знает, почем соль, — а Ванька посожалел о куске сала, который мать совала ему на дорогу и который он не взял.

— Вон хлеб, вон колбаса, — сказали девки и опять отвернулись. Они сидели у окна, разговаривали про ребят, что с танцев их провожали.

— А вы, девочки, что ж? — спросил Мишка, разливая спирт.

— Не хочется.

— Чего так?

Не ответили.

Ну, в общем, перехватили, целый день, считай, не жрамши, с самого Питера. Стали укладываться спать, девки из одежи кое-что дали.

Улеглись они в углу за печкой. Хорошо это: тепло от печки, тепло от спирта.

«А девчата молодцы, — думал Ванька, — хоть и курят. Спросить бы Мишку про них подробнее. Он говорит, на стройке работают. Жить, наверное, негде, вот и ютятся. Да, Камчатка! Так вот она какая: вся в снегу, люди в шкурах, ездят на собаках, разговаривают по-непонятному. А девчата и хлеба дали, и колбасы, и телогреек вот накидали. И не спросили даже, что мы с Мишкой за люди.

Чудно, как подумать. Мишка говорит, если устроиться в колхоз, тыщ пять за год сколотить можно. Врет… пять тыщ! — Он повернулся на другой бок. — Ну пусть хоть четыре, и то… приехать домой, хату подремонтировать, сарайчик поставить, ну и… — от этой мысли он даже съежился под телогрейками, — мать будет внуков нянчить. А в сарае рубанки, фуганки, стамески, пилы. Верстак, конечно. Еще точило завести… такое, с ручкой. Его крутишь, а оно: ж-жих, ж-жих… мутная водица стекает по лезвию. Над верстаком, конечно, полочку для инструмента всякого. Гвоздей туда, краски понаставить. А на полу будут стружки. Пахучие, прозрачные… Жена войдет, например, за стружками и скажет: «Вань, давай я покручу, чего это ты один мучиться?» — «Покрути, покрути», — скажу. А потом она беременная будет: живот большой, бедра широкие… и ходить будет тихо: колых, колых…»

Не спалось. «Апрель уже… в Куприянове уже весна. Травка на буграх зеленеет, на выгоне пацаны в лапту носятся. Коров повыгоняли… после зимы коровы худые, задние ноги у них как деревянные. А лес, как пухом, оброс зелеными листочками. В оврагах еще снег, конечно, а солнышко жарит целыми днями. На дворе грязь. Мать сейчас, наверно, ходит по двору в резиновых сапогах, голенища хлюпают по худым ногам.

Эх! Деньжат бы ей. Сразу пошлю, как заработаю. А если б побольше послать, чтоб и на ботинки хватило. Да и пальто бы Аришке… девка уже в девятый класс ходит, а пальто с седьмого. Хорошо, мать на рост покупала, но все равно, ходить уже нельзя, и рукава коротки, и на груди не сходится.

А если правда, что тут такие деньги? О-о-о!.. Чего на них только не купишь! И пальто, и ботинки… Хату подшаманить, да можно и другую. Да нет, и та простоит хоть сколько, верх вот… диван с пружинами, шифоньер, комод. Ну стульев самому можно наклепать, материал был бы. Главное — хату. Ну и сарай… Да и кровать с сеткой, как в армии были… посуду хорошую завести. Ох, хо-хо, хо-хо…» И он горестно вздохнул. В печке прогорело, под утро холодать стало. Он выскочил из-под телогреек, подбросил щепочек, потом дровишек, раздул. Опять юркнул в свое гнездо, поплотнее укутал поясницу и ноги, сунул руки между колен: «В колхоз бы…» И не заметил, как заснул.

Это было в Оссоре, неделю назад.

А сейчас вот они уже в колхозе, уже и деньги зарабатывают — сразу на невод взяли, вот здорово! И жить есть где. Он сидел, подогнув под себя ноги, на ватных, почти новеньких штанах и наблюдал, что делается в рыбстане.

Рыбстан — это временное пристанище рыбаков, приехавших из колхоза на весеннюю путину. Это большое здание, высокое, теплое, но без комнат. По стенам нары в три яруса, посредине длинный стол, где обедают, играют в карты, чистят ружья, чинят собачью сбрую. В одном углу бочка с талым льдом, умывальник и дрова. В другом — печь, продовольственный склад. Склад с печью отгорожены заборчиком, как на почте.

За столом играли в «дурачка» под папиросы. Выигрывал дядя Саша Демидов, бригадир невода.

— А-а-а, пацанье, — с мягкой хрипотой говорил он, щурясь, — бухгалтерия ваша считать разучилась. — Возле него собралась кучка папирос, врассыпную и пачками. И разных сортов.

— А теперь крой свое. Что? Десятка? А у меня туз. Греби, греби… пацанье…

— Опять выиграл, — сказал Мишка. Мишка говорил редко, твердо, будто точку ставил после каждого слова.

— От дает! — засмеялся Ванька. — Бухгалтерию захотел.

— Раньше ж предом был.

— Ну?

— Да.

Где-то на нижних нарах забренчала гитара, раздался смех.

— Дзачем моя баба пристаешь? Э? Дзачем? Резить буду! — доносился оттуда возбужденно обиженный голос.

— Да как ты мог подумать, Осман Магомедович? — успокаивал его другой голос. — Ведь мы соседи с тобой.

— Гробу видел такой сосед!

Распахнулась дверь, и с клубами весеннего воздуха ввалились закутанные в башлыки две фигуры. Это каюры, они за дровами ездили. Они побросали в угол собачью сбрую, разделись и пошли за перегородку. Там зазвякали посудой. Кто-то раскатисто захохотал.

Пошатываясь, прошел к столу рыбачина в фуражке с крабом, в полушубке, в небрежно опущенных ниже колен рыбацких сапогах из воловьей кожи.

— А это? — спросил Ванька.

— Капитан колхозного катера «Бегуна» Страхов.

— Сурьезный мужик.

— Его так и зовут — Страх.

— Гляди, гляди, — оживился Ванька. Ванька говорил швыдко, с придыхом. — Отдал. Все папиросы назад отдал.

— А ребята не берут, — улыбнулся Мишка.

Дядя Саша между тем сдвинул весь ворох на край стола, к стенке, поднялся, зевнул и побрел в тот угол, где бренчала гитара. Туда направился и Страх.