Николай Рыжих - Избранное

— Терпеть не могу куркулей, — сказал он, ставя чемодан. Он-то и прозвал кунгас «ковчегом» — когда Страх на своем «Бегуне» носился по речке, кунгас раскачивало, при отливах нос его осыхал.

— Ну ладно. — Инженер зашагал в колхоз.

А из тундры доносился птичий гам. К концу дня, перед тем как утихнуть, он усилился.

— Я думаю, Ваня, — сказал Мишка, поплевывая на руки, — здесь поселиться. Капитально. А ты?

— Да не знаю. — Ванька тоже взялся за топор.

— Давай на пару, Ваня. Оно, глядишь, и веселее будет.

— Это конечно.

— Сначала тебе дом поставим, потом мне. Можно и наоборот. А жить тут можно. — Мишка еще раз плюнул на руки.

«А чего ж нельзя? — подумал Ванька. — Чего ж нельзя? Хоть корову, хоть поросенка. Сена-то. Коси — не хочу. Да и рыбы. Пару раз заметнул — и на всю зиму обеспечился. И себе и скотине. Картох тоже… хоть всю тундру разрабатывай… Жи-и-ить! Дом поставить недалеко от речки, огород от крыльца к берегу… сарай на берегу…»

В эту ночь, слушая истории про институтскую жизнь — Геннадий до слез смешил ребят студенческими проказами — и споры Володьки Прохорова с ребятами, Володька утверждал, что в торговле человек, да и не только в торговле, но и везде, где он распоряжается казенным добром, непременно испортится, Ванька перемалывал идею, которую предложил Мишка. «А если и вправду решиться? О-о-о! — Он пытался не вникать, вообще не слушать, о чем говорят. — Дом поставить из ровных бревен, из сосны, например…»

А эти надрывались, прямо думать не давали.

— И тем не менее, — горячился Геннадий, — самому прежде всего надо быть человеком.

— И тем не менее, — спокойно, с затаенной насмешкой от которой Геннадия передергивало, отвечал Володька, — других случаев я не знаю. Если через пальцы человека текут миллионы и он волен ими распоряжаться как хочет, он не удержится от искушения. Конечно же, не всякий. Я говорю в принципе. Нет-нет да и согрешит. Ну, вот хоть продавщица. Пока она у прилавка танцует, там второсортный товар первым сортом подсунет, там обвесит — пустяки, беда не большая…

— Не большая? — подливали масла в огонь ребята. — Как же?

— …Все равно — не большая, — продолжал Володька, — но вот стала заведовать магазином, распоряжаться кучами общественного товара — и деньги, смотришь, у нее уже, и тележка собственная, и дачка…

— Чего там толковать? — неслось со стороны.

— …Этих штучек я насмотрелся предостаточно и сам — не буду стесняться — погорел на этом.

— Кутил в основном… Пожить, значит, хотел.

— И тем не менее, — не сдавался Геннадий, — не все же свиньи.

— А кто говорит, что все?

— Но и погореть же можно? — вмешался Мишка. — А как недостача?

— Вполне, — согласился Володька, — с нашей Надькой Магомедовой так и случится. Она даже «черную книгу» не ведет, когда товар в долг берешь.

— Значит, работягой вкалывать лучше? — поинтересовался кто-то.

— Работяге хлеб тяжелее достается, зато он вкуснее…

— От пота?

— Все зависит от человека, — стоял на своем Геннадий.

— Ну нет, Гена, — обрезал его Володька, — еще и от жизни самой. Не зря ведь говорят: «С волками жить — по-волчьи выть». От условий, в каких человек находится.

«И чего завелись, — рассердился Ванька, — переливают из пустого в порожнее. Делать людям нечего. Один хороший, другой плохой. Поймешь тут…»

А потом, когда все наорались и поуснули, Ванька окунулся в детство…

В детстве, когда он был маленький-маленький, еще и в первый класс не ходил, любил рассматривать книжку, что дедушка как-то с ярмарки ему привез. Там на одной страничке под стихотворением — читать Ванька еще не умел, но стишок наизусть знал:

была картинка. На ней нарисован домик у берега реки. По реке лодка плывет, похожая на пирожок, — Ванька тогда никак понять не мог, ну почему лодка похожа на пирожок, дно-то у нее должно быть, где же оно? — в лодке рыбак с удочкой. По вечерам, когда на полу по углам дрожали слабые тени — висящая над столом керосиновая лампа-семилинейка освещала не всю хату, — он забирался на печку, засовывал ноги в теплую рожь, что сушилась там, и рассматривал эту картинку и мечтал. Мечтал, когда станет большим, ну больше всех остальных людей на голову — больше и не надо, а то нехорошо, — и будет жить в таком вот доме. Дом внутри, как войдешь, большой, конечно. В святом углу образа. Образа большие, не такие, как эти, — что это за образа? — в красивых, черных, четырехугольных рамах. Утирки на них.

…Будет шагать по комнате и носить на руках свою жену. Жена будет небольшая. Так… обыкновенная, волосы у нее белые. Смеяться будет. Эти мысли приходили, когда засыпал уже.

Будет шагать с нею, а она будет смеяться. Смеяться… смеяться… «А если и вправду решиться… если из сосны… в доме всегда сухо и запах…»

— Вань, Мурашова идет, — вполголоса сказал Мишка.

Ванька вспыхнул. Он всегда вспыхивал, когда за щепками приходила дочка дяди Вани Мурашова Зина — Мурашовой ее ребята прозвали за отчаянный характер.

В этом году она закончила девятый класс в Оссоре, в интернате, на лето приехала к отцу — в колхозе школы не было, и все колхозные ребятишки зимой жили и учились в райцентре.

— Стараетесь, работнички? Здоро́во!

— Здоро́во! Здоро́во! — подбоченясь, подошел к ней Мишка. — Чего так поздно?

— Соскучился?

— Ну. — Мишка нарисовался еще небрежнее.

— Незаметно что-то.

— А ты присмотрись, может, заметишь что?

— Неохота, — подавляя зевок, ответила она. Потом наклонилась, стала собирать щепки. Мишка помогал ей. Не меняя позы, пододвигал щепки ногой. Ванька глянул на ее мускулистые красивые ноги. «Да нет, — вздохнул он. — Куда тут?» Мурашова почувствовала взгляд, обожгла его снизу быстрыми, чуть насмешливыми глазами — золотинки в уголках ее коричневых глаз так и зарделись, погасая. Выпрямилась. Поправила выпавшую из-под косынки прядь волос. Еще раз посмотрела на Ваньку. На ее губах блуждала тихая улыбка — у Ваньки затеплилось все и запрыгало… Холодная волна, обжигая все, хлынула к сердцу. И сердце забарабанило вслух.

— Давай помогу? — приставал Мишка.

— Отстань… сама.

А Ванькин топор попадал не туда куда надо.

— Ну дак как? — не отставал Мишка. — «Задорную» или «Полуночную» оторвем? Сегодня суббота, кажись?

— Ногами сначала двигать научись.

— Да вроде умеем…

— Не хвались… паровоз.

Ребята захохотали.

— Ничего себе, — хохотал и сам Мишка, — толчки!

«А со мною она никогда так не разговаривает… вот с другими и шутит, и смеется, а тут… да и ребята… вон Мишка, он хоть к какой подойдет: и сказать знает что, и танцевать пригласит. А тут слова не выговоришь. — Расстройство с маленькой обидой на себя защекотало под ложечкой. — Да что об этом думать? Эти дела сами собой решаются, опять же от них все зависит. Думай не думай — только себя травишь. Поглядывать на меня будет, а выйдет за Мишку… Старая сказка… эх!» Уголок Ванькиного глаза повлажнел.