Виктор Андреев - Молодой Ленинград ’77

Дома ждала Галка. Преданная Галка.

— Что с тобой? Не болен? У тебя такое удрученное лицо, — спросила Галка совсем маминым голосом, и это растрогало его до глубины души.

Он всмотрелся в ее встревоженные глаза и вспомнил, что такие же глаза бывали у мамы, когда она волновалась за него.

— Я отказался от десятого варианта, — расстроенно признался Костя. — Ефим собирается уходить в ЛОМО.

И стал жаловаться — на себя, на всю эту свистопляску с механизмом, на Ефима с его напористостью.

— Жаль, если он уйдет, — неожиданно признался он. — А как же я? Я как же?

На улице уже стемнело, и где-то далеко впереди поднималась луна. Ее слабый, нежный свет пробивался между домами. В комнате было светло и тепло. Через полуоткрытое окно доносился женский смех. На оконном стекле сидела стрекоза и грелась. Все предметы в комнате были давно обжиты и уютны. Особенно уютны, когда Галка просыпалась утром, сонная и розовая, и лепетала что-то бессвязное о чувствах. В этой комнате находилось много хороших вещей: старинные шахматы, небольшая картина Левитана, узбекский ковер. Но все эти вещи показались вдруг ненужными, ненадежными. Самым надежным представилась работа, которую они делали с Ефимом.

Костя заторопился. Ему казалось, что надо теперь же отправиться к Ефиму, немедленно, иначе что-то необратимо разрушится, чего-то дорогого не станет, и это убьет всю остальную Костину жизнь.

В комнате Ефима было темно. Сам он сидел в кресле у окна и обернулся на шаги Кости.

— А, это ты, — без всякого удивления, невесело отозвался он. — У меня электропроводка оборвалась — чинить не хочу сейчас. Утром исправлю.

Из-за крыши дома напротив показался край луны, вспучился, как нарыв. Созрев, оторвался и поплыл к антенне. Луна двигалась. Костя видел это движение. Это двигались он, Ефим, вся Земля. И двигались так быстро, что Косте показалось, будто он ощущает на своих щеках движение воздуха. Это было движение времени. Время, как ветер, проходило через него, как сквозь пустоту, и только мысль, казалось, способна была задержать это движение.

— Я пришел сказать, что буду делать десятый вариант. И одиннадцатый, если понадобится, — сказал Костя. — А в ЛОМО тебе делать нечего. У нас еще впереди транспортер с собачкой. Тоже, знаешь, хорошенькая штучка.

Апрель был на исходе. Сбросив зимнее оцепенение и мрачную меланхолию, навеянную сырой бесснежной зимой, ленинградцы оживились, с надеждой взглянули на переменчивое апрельское небо. И их надежды не были обмануты.

Стояла по-весеннему теплая погода, дождь шел ровно столько, сколько было необходимо людям и деревьям.

У нас с Варей все складывалось на редкость удачно: в перспективе четыре свободных дня — майские праздники совпадали с концом недели — и поездка на новеньких «Жигулях» в Эстонию.

Наш сосед, известный в городе адвокат и милейший человек, дабы избавиться от не вполне осознанного, но беспокоящего его чувства вины перед соседями за то, что он — счастливый обладатель серебристых «Жигулей», а мы — нет, а также памятуя, что человек должен сеять добро, по очереди приглашал в загородные поездки обитателей нашей лестничной клетки. На сей раз он пригласил нас с Варей.

Нас ждала Эстония с ее аккуратными, ухоженными полями, уютными кафе и ночными барами. Но все это рухнуло как карточный домик двадцать седьмого апреля, накануне нашей предполагаемой поездки.

Долгий звонок вырывает меня из состояния глубокого сна. Я с сожалением открываю глаза и смотрю на будильник: шесть часов тридцать минут. Что за чертовщина? Стрелки, что ли, неправильно поставил?.. А звон между тем медленно заполняет квартиру.

— Нажми кнопку, — сквозь сон бормочет Варя, с головой укрываясь одеялом. Ей торопиться некуда.

— Это не будильник, звонят в дверь, — говорю я, когда начинаю соображать что к чему.

— Как в дверь? — мигом просыпается Варя.

Набрасываю халат и иду в переднюю. Открываю дверь и мгновенно оказываюсь в объятиях смуглолицего молодого человека примерно моих лет. Он принимается лобызать и тискать меня с таким чувством, что я от изумления теряю дар речи. Стою и жду, пока не кончится у него приступ столь внезапной любви к ближнему.

— Вай, как я рад тебя видеть, дядя Геворг, — вытирая слезы радости, произносит наконец с кавказским акцентом молодой человек.

Гм, дядя? Впрочем, родственные связи и отношения порой бывают так сложны, что в них трудно было бы разобраться и самому господу богу. Но теперь я догадываюсь, что, во-первых, молодой человек из моих родных краев, а во-вторых, он, возможно, один из моих многочисленных родственников.

— Что ж мы стоим в передней? Входите, пожалуйста…

Мы входим в общую комнату, что служит нам одновременно гостиной.

— Я из Дзорагета, — говорит мой гость, — и зовут меня Артем.

— Поездом приехали?

— Нет, самолетом.

Об этом я тоже мог догадаться: и ереванский и бакинский самолеты прилетают рано утром.

— Перед отъездом заходил к твоей бабушке, — справившись с чувствами, говорит мой гость. — Жива и здорова, передавала большой привет.

— Спасибо. А сами вы из чьих?

— Айказ-даи знаешь?

— Знаю. — Еще бы не знать знаменитого дзорагетского тамаду.

— А его жену Айкануш?

Я утвердительно киваю. А сам недоумеваю: какая связь между Айказ-даи, его женой и моим гостем?