Виктор Андреев - Молодой Ленинград ’77

Он свернул с дороги и шел по болоту, как цирковая лошадь, высоко вскидывая колени. Так он привык ходить, — будто сотня голосов кричит ему со всех сторон: «Не наступи! Не раздави!» Он раздвигал голубичник, и ни одна ягода не падала с ветки от прикосновения его сапог. Егерская эмблема, как и солнце над лесом, искрилась у него на фуражке странным сиреневым светом.

«Почему такое солнце? — думал он. — К дождю или к заморозкам? Пора бы докосить овес, а здесь такое ЧП. Чего доброго, останутся из-за этой Старухи глухари на зиму без подкормки».

Рысь напала на двенадцатилетнюю девочку. Девочка вместе с матерью собирала на болоте голубику. Вот здесь, у этой сосны, она наклонилась и…

Значит, Старуха затаилась вот на этом суку.

Женщине удалось отбить у рыси свою дочку. Она действовала палкой. Лесник Сенька отвез пострадавших на телеге в больницу.

— Ты, Михеич, ее не жалей! — говорит Сенька. — Ты ее пристрели. Раз уж начала баловать — все, сладу не будет.

Егерь сам воспитал эту рысь и назвал ее Старухой за то, что она еще котенком по-старушечьи морщила нос. Он вспоминал, как она мурлыкала и терлась о его сапоги, и было трудно представить ее разъяренной.

Егерь поднял палку и осмотрел. Это была давно срубленная кем-то молодая сосенка с облупившейся корой, совершенно гладкая. Михеич бросил палку и стал осматривать след. Между отпечатками лап Старухи по черной торфяной плешине тянулась кровавая полоса.

— Ранена палкой? — удивился он.

Запах багульника дурманил голову, и мысли путались. Он поймал себя на том, что ему все еще жалко Старуху. Жалко больше, чем ту девочку, которая будет жить, а Старуха должна умереть, потому что теперь она вне закона.

— Даже если ты ранена, все равно ты озлобилась не против ружья, а против человека, и я должен тебя найти, — успокаивал Михеич свою совесть.

А сердце протестовало против убийства, и мозг тщетно искал оправдывающие Старуху обстоятельства. Он думал даже, что вот приведет Старуху домой, закроет и больше не выпустит в лес. И тогда звучал Сенькин голос: «Ты, Михеич, ее не жалей. Ты ее пристрели». Нет, он не мог взять на себя ответственность за Старуху.

Михеич вспоминал свою жизнь и думал:

«С каких пор я, егерь, стал жалеть зверей? Когда произошел во мне этот перелом? Когда увидел, что люди — сытые, имеющие вдоволь и хлеба, и мяса — идут в лес убивать и радуются агонии маленького рябчика, крови, брызнувшей из лосиного бока. А я, егерь, должен вносить в этот спорт законность и порядок…»

В прошлом году такие мысли привели Михеича к тому, что он решил бросить свою работу. Он уже написал было рапорт начальству, но в районном центре, просматривая газету, увидел: «…отстрелять по области пятьсот лосей». Цифра была явно преувеличена. Его участок был самым богатым в области, а насчитывал стадо всего в четырнадцать лосей. Но Михеич знал, что такие решения никто и никогда не меняет. Завтра хлынут в лес толпы спортсменов с бесчисленными лицензиями. А лосей надо спасать. Не заходя к начальству, Михеич вернулся в лес. Оставалась одна надежда на благоразумие старого вожака лосиного стада Буяна.

Посреди Хлюпова болота есть неприметное сухое место, куда Михеич решил заманить лосей на временную стоянку. Взял он мешок соли и понес к Хлюпову болоту лосиными тропами, присыпая время от времени солью свои следы. Пройдя километров пять, Михеич сбросил с плеч мешок и влез на сосну, с которой открывался широкий обзор местности. Огляделся и обрадовался: все лосиное стадо пересекло новую просеку, вырубленную для электрокабеля. Впереди вышагивал Буян: покручивая огромными рогами, он вылизывал соль и принюхивался к давно знакомому запаху егерского следа.

На островке Михеич рассыпал соль по кормушкам и двинулся к дому, огибая свой собственный путь, чтобы не потревожить лосей. А когда убедился, что стадо уже позади, вернулся на тропу, соорудил метлу из ракитника и больше километра шел, заметая лосиные следы опавшими листьями, чтобы придать им вид давнишних.

Утром ни свет ни заря нагрянули охотники. Михеич показал им свежий след Буяна, уходящий в молодой березник. Рощицу обошли вокруг и убедились, что выходного следа нет. Все было сделано по правилам: расставлены номера, и пошли аукаться загонщики.

— Молодых не стрелять, — поучал Михеич, — только старого.

Он оглянулся, и сердце болезненно сжалось: прямо от избушки к нему шел Буян, раздувая ноздри и покручивая рогами. Михеич отвернулся, сделал два шага в сторону и, не снимая с плеча ружья, взвел украдкой курок. Выстрел грохнул неожиданно даже для него самого. И оглушил.

— Что? Что такое? — забеспокоились стрелки.

— Ядреный корень! — выругался Михеич. — Правду говорят, что ружье раз в год само стреляет…

Он оглянулся украдкой — нет Буяна.

Чертыхаясь, подошли усталые загонщики.

— Ничего, ничего! — успокаивал охотников Михеич. — Завтра мы его как следует обложим. — И с радостью думал, что этого завтра не будет — Буян уведет стадо на Хлюпово болото.

И вдруг всполошились люди, захлопали выстрелы. Буян вместе со стадом бежал по диагонали через поляну, высоко подняв гордую голову.

— Не стрелять, не стрелять! — закричал Михеич.

— Почему? — удивились охотники.

— Молодой еще, — пояснил Михеич.

— Какой же молодой? Ты посмотри на его рога!

— Да что мне сегодня все мерещится! — пожаловался Михеич. — Давай, давай, пали!

А лоси были уже вне досягаемости.

Буяна убили на другой день браконьеры. Егерь застал их в тот момент, когда они собрались разделывать тушу. Он подошел спокойно, будто так и надо, похвалил удачу, вытер платком прозрачную слезинку в уголке выпуклого лосиного глаза и сказал:

— Ваши документы!

— Вася! — улыбнулся охотник, обращаясь к напарнику. — Покажи товарищу документы.

— Сейчас выдам! — так же весело откликнулся другой.

Михеич повернулся к нему, и тогда удар прикладом обрушился на него.

И разделить бы Михеичу участь Буяна, если бы не Сенька-лесник. Обходил он в этот день участок и спугнул преступников. Рассказывал Сенька, что была у них своя машина на дороге оставлена, а номера он не разглядел — грязью был заляпан.

Вспоминая свою жизнь, Михеич вышел на берег лампушки. Сюда должна прийти Старуха на водопой.

Озеро отражало закат. Поверхность рябило от чуть заметного ветерка. Михеич нагнулся и плеснул пригоршнями сиреневую рябь себе в разгоряченное лицо. Вода была теплой и пахла гнилью.