Виктор Андреев - Молодой Ленинград ’77

На первый взгляд лампушка кажется совсем мелкой. Илистое дно видно в полуметре под поверхностью воды. Но это обман. Не вздумай, человек, ступить в эту теплую воду! Разверзнется многометровый слой ила, простынет твой след.

Михеич хотел сесть на высокую торфяную кочку и увидел, как с нее спрыгнул перепуганный лягушонок и накололся на острый сучок.

— Дурак пучеглазый, — сказал Михеич, — умирать надо с пользой… Шура! Шура! — позвал он.

Тотчас зашелестела осока, и метровая гадюка выползла и свернулась у его ног, вопросительно поднимая голову.

— На, ешь! — сказал Михеич.

Змея небрежно ткнула лягушонка своим «двойником». Михеич отвернулся. Процесс заглатывания всегда неприятен. «Да! — вздохнул он, возвращаясь к своим мыслям. — Сколько уже построено на моем участке асфальтовых дорог! Сколько земли сковано, сколько вырубок леса, высоковольтных линий, кабелей, геодезических просек! А ведь человек не любит обходных путей. Ведь и я такой же! Значит, будут новые дороги, новые и новые прямые между двумя точками. Где же прятаться бедному зверю? Вот женщины идут по ягоды, и горе тому волку или медведю, который попадется на их пути или оставит свой след. Они придут домой и скажут мужьям, что в лесу хищный зверь, что он чуть не напал на них и они случайно оказались живы. И встанут рассерженные мужчины, и зарядят ружья. Тогда твой голос в защиту зверя покажется таким же нахальством, как и появление самого зверя-людоеда».

— И я такой же! — повторил Михеич.

Он вспомнил свою первую встречу с Шурой, здесь же, на этом месте. Гадюка грелась на солнце и предупреждающе зашипела, когда Михеич подошел совсем близко.

— Ш-шу-р-ра! — явственно выговаривала она.

Михеич сразу же решил ее убить — это так естественно для человека: убить за то, что она змея, за то, что укус ее ядовит, и за то, что греется она на людской тропинке. Обутый в болотные сапоги, Михеич смело прыгнул на сверкающие бронзой кольца, но змея мгновенно ускользнула под корягу и через две-три секунды шипела уже позади Михеича:

— Ш-шу-р-ра!

— Ох ты какая шустрая! — удивился Михеич и снова прыгнул.

Но гадюка ускользнула и на этот раз. Здесь когда-то выгорел торф, и под верхним слоем осталось много пустот. Через них и убегала змея.

— Ш-шу-р-ра! — шипела она совсем с другой стороны, укоризненно, казалось, глядя на Михеича.

— Ты, значит, Шура? — опять удивился он. И захохотал.

Решение не убивать пришло само собой. И гадюка как-то догадалась об этом решении. Она смело выползла на солнце и свернулась в кольца, поглядывая на егеря вполне доброжелательно. Так началась эта странная дружба на много лет.

Михеич сел на кочку и опять углубился в свои мысли. Не знал он, что справа, из мрачного ельника, злые глаза следят за каждым его движением.

— Слышь, Васька! Кажись, тот самый. Жив, значит, мент поганый! Слышь, этот нас все равно вынюхает. Васька, я это озеро хорошо знаю, слышь, подтолкнуть бы его чуток. Да сапоги-то разуй, чтоб без шуму.

Какое чутье заставило Михеича взглянуть вправо? Он вскинул ружье. Серая тень скользила по наклонному стволу упавшей, но задержанной елками сосны. А под сосной стоял человек с ружьем.

Старуха приготовилась к прыжку.

Михеич выстрелил. Рысь оглянулась на Михеича, узнала, но все-таки прыгнула и полоснула охотника по шее ужасными когтями задних лап. Это была уже агония, они упали вместе. И только теперь Михеич увидел за спиной другого охотника. Босой человек исполнял пляску ужаса на кольцах извивающейся Шуры. Но вот он помчался прочь, и на тропинке остались шевелиться куски растоптанной Шуры.

— Стойте! Куда же вы? Вас укусила змея! — кричал Михеич.

Охотник побежал еще быстрее.

Михеич вспомнил эту приземистую фигуру и страшный удар прикладом в челюсть.

— Вот ведь как бывает! — вздохнул он и зашагал по следу охотника, высоко, как цирковая лошадь, вскидывая колени.

Мимоходом он видел, как оса парализовала кобылку и хотела унести в гнездо, но опустилась отдохнуть на траву, и злая трава росянка поймала обоих и обволокла прозрачной клейкой жидкостью.

А на другой день, когда дело браконьеров расследовала уже милиция, он разыскал в ельнике двух крошечных рысят и принес за пазухой в свою избушку.

Я давно привык к пернатым гостям. Считаю их своими друзьями. В меру сил стараюсь облегчить им жизнь.

Замечаю их повадки, привычки, сметку, приспособляемость и даже благодарность за заботу.

Вот несколько черточек из их жизни.

Над высоким деревом, росшим на границе садовых участков, с самого утра носилась стая скворцов и так верещала, что прохожие поднимали головы, стараясь понять, что же там произошло. Причина переполоха оказалась простой.

Вернувшаяся из теплых краев пара скворцов застала свой домик занятым. И кем? Обыкновенным серым воробьем, который наотрез отказался добровольно освободить чужое жилье. Потерпевшие позвали на помощь собратьев. И вот уже второй день они всей компанией гнали самоуправца, а он не улетал. А зачем, если здесь так хорошо и он чувствует себя как в крепости?

Скворцы, видимо, поняли, что серый так, за здорово живешь, не покинет домик, и после безуспешных попыток взять воробья измором изменили тактику. Всей стаей уселись на другом дереве — будто совещаются, а двое остались у скворечника, продолжая доказывать свое право на прошлогоднее жилье.

Воробей осмелел. «Умные речи приятно слушать», — сказал он, вступая в беседу, и высунулся наполовину из своего убежища. Но он не мог видеть, что в засаде на крыше домика оставлен третий скворец, который только того и ждал: прыгнул на него сверху и отрезал путь к отступлению. А двое скворцов, сидевшие на ветке напротив, схватили воробьишку клювами за грудки и, упершись лапками в скворечник, под громкое ликование прилетевшей стаи, как бы скандировавшей: «Раз, два! Взяли!», вытащили его вон и сами заняли домик.

На березе послышалось громкое, по-мальчишески задорное чириканье. Словно кого-то дразня, вокруг скворечника кружил воробей, пытаясь узнать, что делается внутри этого уютного деревянного домика. Но, видимо, воробьишка трусил. Потом расхрабрился, сел на полочку скворечника и полез внутрь. И тут-то все и произошло. Откуда-то сверху молнией свалился на него скворец, не долго думая, схватил любопытного за хвост, вытащил из домика и задал такую трепку, что у того перья полетели. Теперь вместо задорного чириканья — панический вопль: «Караул! Убивают! Спасите!»

Когда скворец отпустил потрепанного воробья, тот как ни в чем не бывало взлетел на самую верхушку дерева, отряхнулся и, лукаво поглядывая на сторожившего свое жилье скворца, весело зачирикал: «Не робей, воробей, держись орлом. Чик-чирик!»