Александр Дунаевский - Олеко Дундич

— За ним пошли, — ответил Стрепухов в трубку. — Как только он явится, вас вызовем.

Вскоре явился не Дундич, а ординарец командира полка. Он не нашел Олеко ни на квартире, ни на конюшне.

— Говорят, со Шпитальным верхами куда-то подались.

— Я ему подамся, — рассердился Стрепухов. — Будет Дундичу баня.

«Не отправился ли он к Самариным? — думал Стрепухов. — Любовь, как пожар, загорится — не потушишь. Видать, девка крепко зацепила Дундича. Эх, Ваня, Ваня, придется тебе за самоволку — в трибунал, а Самариных к…»

Война расколола семью донского казака Алексея Самарина: Марийкин отец пошел за Мамонтовым, а его единственный сын Петр — за Буденным.

Оставшись на хуторе с дочкой, невесткой и внуком, Анна Григорьевна Самарина на первых порах не знала, чью сторону ей держать, за кого молиться, кому желать победы: мужу ли, с которым она прожила не один десяток лет, или сыну, которого она вскормила своей грудью, выходила, вырастила и который пошел против отца. А тут еще новая забота: Марийке приглянулся красный командир. Мать переживала, но не перечила: «К кому сердце лежит — туда оно и бежит».

Соседки нашептывали Самариной: «Не отдавай, Григорьевна, дочку за чужака. Кончится война, уедет он на свою сторону, ищи-свищи его. Девка у тебя хорошая, не засидится в невестах. Ей бы домовитого хлопца, а не гулябщика» [14] Гулябщиками на Дону называли казаков-удальцов, партиями ходивших на Кубань и Терек, нападавших на мирное население. .

Анну Григорьевну тревожило другое. Она считала Дундича суженым и в то же время боялась, как бы дочка не осталась молодой вдовой. Уж больно у Дундича, как рассказывают бойцы, горячая голова. Не носить ему ее долго. Мать, не таясь, говорила об этом дочери.

— Да что вы, мама, — возражала Мария, — раньше времени его хороните. Ваня говорит, что на Дону его не убьют.

— Почему, дочка? Он что, железный или заколдованный?

— Говорит, что убить некому.

Матери, как и дочке, нравился Дундич. Его любили не только взрослые, но и дети. В свободное от службы время он играл с хуторскими ребятами в «великую кобылу», «пчелку» — в игры своего детства. Ему нравилось, когда Шурик, внук Анны Григорьевны, гарцуя на хворостинке, собирал хуторскую «кавалерию» и вместе с ней «рубился» насмерть с Мамонтовым. Быть может, в минуту таких «сражений» Олеко вспоминал свое детство, когда он на таком же «ретивом коне» «рубил» турецкую конницу.

— Шурик, — говорил он Самарину-младшему, — из тебя выйдет хороший юнак.

— «Юнак», дядя Ваня, — это «юноша», да? — спрашивал мальчик.

— По-сербски — это воин.

— А хлеб как по-вашему называется?

— Хлеб.

— А глаз?

— Око.

— А вода?

— Вода.

Увидев Марию, несущую на коромыслах ведра с водой, Дундич пошел навстречу, взял ведра и, повернувшись к Шурику, сказал:

— По-нашему, по-сербски, «работящая» называется «вредная». Вредная ли Мария?

— Нет, хорошая, — протянул Шурик.

Мальчик радовался, когда с помощью Дундича он обнаруживал сходство сербских слов с русскими, и сердился, когда ему это не удавалось.

Потом перешли к цифрам: один — один, два — два, три — три, четыре — четыре.

— А «сорок» как будет, дядя Ваня?

— Четрьдесять…

Как-то под вечер Сашко Сороковой зашел на самаринский баз [15] Баз — двор. .

— Здравствуй, товарищ Четрьдесять, — приветствовал его мальчик.

Сашко улыбнулся, а Дундич рассмеялся: вот, оказывается, почему мальчик интересовался, как по-сербски будет «сорок»!

Однажды, когда Мария готовила ужин, Шурик застал Дундича одного в хате. Мальчик по привычке подошел к нему, сел на колени и, увидев в глазах Дундича слезы, воскликнул:

— Тебя зовут храбрым, а ты плачешь, как маленький.

Он привык видеть Дундича веселым, а тут вдруг слезы. Мальчик побежал на кухню к Марии.

— Зачем дядю Ваню обидела? Он плачет…

Мария бросилась в горницу. За столом, склонив голову, сидел Дундич. По щекам катились слезы. Он не стыдился их.

— Ваня, что с тобой?

— Со мной ничего, — глухо произнес Дундич. — Меня пули не берут, а Колю Руднева взяли… Под Бекетовкой кадеты убили. Какой человек! Он для меня братом был.

— Не горюй, Ваня, — Мария вынула носовой платок и бережно провела им по лицу Дундича.

В тот вечер они собирались просить у Анны Григорьевны материнского благословения, хотели договориться о дне свадьбы, но разговор не состоялся.

Перед Дундичем все время стоял Коля Руднев — его наставник, командир и друг.

Всю ночь над Колдаировом лил дождь. К утру густая пелена, покрывавшая небо, исчезла. Выглянуло солнце. Его лучи падали на землю, и природа вновь заиграла всем своим многообразием красок. Но на душе у Дундича было невесело. Получен приказ оставить Колдаиров. Дундич заскочил к Самариным, чтобы проститься с Марией, сказать, что скоро вернется и что к Новому году они сыграют свадьбу, но поговорить ему с ней не пришлось.

Увидев Дундича, Марийка спряталась за дверь (она белила горницу, ее лицо и руки были в мелу. В таком виде ей не хотелось показываться Дундичу). Она только слышала короткий разговор матери с Дундичем.

Анна Григорьевна сказала, что дочка ушла в степь и вернется к полудню.

— Прощевайте, Анна Григорьевна, — глухо произнес Дундич. — Уходим с хутора. Передайте Марийке — пусть дожидается…

Анна Григорьевна готова была сказать Дундичу, что пошутила, что Марийка никуда не ушла, что она в хате. Она сейчас ей скажет: «Марийка, выходи, не время шутки шутить», но Дундич уже припустил своего коня.

Девушка бросилась за ним, но догнать его было невозможно.

…В хутор под барабанный бой вступала пехота Мамонтова.

Стрепухову доложили о возвращении Дундича.

— В бурке девицу привез, — сообщил ординарец. — Сам видел — калач-баба. В околоток [16] Так в царской армии назывался врачебный пункт при воинской части. ее поместил.

Вскоре явился и Дундич.

— Все хорошо, — сказал он, сбрасывая с плеча мохнатую бурку.

— Кому, может, и хорошо, а тебе плохо будет. — И, не ожидая, что на это ответит Дундич, Стрепухов, хмурясь, спросил:

— За бабой ездил?

— За юбками не гоняюсь.

— В Колдаирове был?

— Там не был.

— У кого гостевал?

— У Мамонтова…

— Отставить! — оборвал Стрепухов. — С тобой командир полка разговаривает. Говори, что за бабу привез, где взял?

— У Мамонтова украл.

— Украл? Что, своих мало? — Стрепухов грубо выругался.

— Не для себя, а для Сорокового привез. Врача в полку нет, фельдшера на тот свет взяли. Если бы не эта дамочка, парень кончиться мог. Вот я и…

— Рассказывай по порядку, как было.

Было это так. Когда Стрепухова вызвали к телефону, Дундич вышел к лошадям. Возле коней находился Шпитальный.