Александр Дунаевский - Олеко Дундич

— Пулю вынули, ему стало легче. Заснул парень. Фельдшерица при нем.

— Слово перед ней сдержишь, отпустишь? Честность всегда уважается, даже противником. Вот генерал Краснов нас обманул. Когда его красногвардейцы под Гатчиной захватили, он слово дал, что руки на народную власть не подымет. Его под «честное генеральское» отпустили, а он брехуном оказался. Сначала с немцами снюхался, теперь с Антантой. Против народа белоказаков поднял. Я его знаю — ничтожный человечишко. А наше, большевистское слово — это честное слово.

— Фельдшерица на прежнее место не вернется. Сама не хочет.

— По…нят…но… — протянул Стрепухов. — А колдаировская деваха? Спишем?

— Да что вы, Петр Яковлевич! Дозвольте за Марийкой съездить.

— Не время, Ваня. Вот возьмем Иловлю, тогда и в отпуск съездишь. Погоди малость.

Дундич нахмурился: «погоди» его не устраивало.

— Схожу в околоток, — сказал Дундич, подымаясь. — Погляжу на Сорокового.

— Сходи. От меня привет передай.

«В бою — зверь, а среди людей — самый сердечный. А я на него гневался, почему не доложил, почему без спроса. А когда докладывать? Жизнь Сорокового на волоске была…» — рассуждал Петр Яковлевич, оставшись в горнице один.

С тех пор как Дундич покинул хутор, Анна Григорьевна молила бога, чтобы, кроме Алексея и Петра, он еще сохранил жизнь и Ивану. Она понимала Марийку. Такого человека, как Дундич, нельзя не любить — и храбрый, и красивый, и ласковый.

Всегда, когда семья садилась ужинать, на стол ставилась лишняя тарелка с ложкой. Марийка никому не говорила, для кого предназначен этот прибор: мать догадывалась — для Дундича.

Мария Дундич .

Грамотных на хуторе было двое: кривой казак Антон, еще в русско-японскую войну потерявший руку, и Мария Самарина. Изредка на хутор попадали газеты и журналы. Хуторяне, прежде чем пустить их на курево, несли печатное слово на самаринский баз к хуторской грамотейке.

— Почитай, Марийка, що «Волна» нэсэ.

Журнал «Донская волна», выходивший в Ростове, нес всякую чушь о Советах, сообщал о полном развале красной конницы.

«Пишут о развале, грозятся Царицын взять, а сами, как зайцы, от Буденного бегут», — думала Марийка, листая белогвардейский журнал.

Однажды ей принесли белогвардейскую газету. В ней на разные лады восхвалялись подвиги, совершенные мамонтовцами. На второй странице Марию заинтересовала заметка под броским заголовком: «Наглая вылазка».

В заметке сообщалось о красном разведчике, одетом в форму офицера Донской армии. Говорилось о том, что, пренебрегая международными правилами о неприкосновенности медицинского персонала, переодетый красный командир похитил фельдшерицу. У Марийки мелькнула мысль: «Не Дундич ли?»

С его слов она знала, что во время войны сербов с турками Дундич иногда переодевался в форму турецкого офицера и свободно разгуливал по населенным пунктам, захваченным врагом.

«Да, это он, — убеждала себя Марийка. — Дундич запросто сойдет за офицера». Одно ей было непонятно — зачем похитили фельдшерицу? Разве в Красной Армии мало врачей?

И вдруг в девушке проснулась ревность. Может быть, Дундич похитил ее для себя, забыв все то, что вечерами говорил ей, Марийке? Какой он тогда хороший был!

Давно Марийка собиралась написать ему письмо. Но куда? Фронт все время движется. Письмо не доставят, и оно, на ее беду, вернется обратно на хутор. Чужие люди распечатают его, прочтут — и тогда несдобровать.

Иногда через хутор проходили безоружные казаки, отпущенные из красного плена. Рябой словоохотливый станичник из Сиротинской, не таясь, рассказывал хуторянам о своем разговоре с главным конным командиром Семеном Абыденным.

Марийка знала, что так называют Буденного некоторые казаки. Окольными путями ей было известно, что Буденный часто видится с Дундичем и что Дундич выполняет его поручения, и поэтому все, что станичники говорили о красном генерале, она слушала с особым интересом.

— Поначалу, — рассказывал станичник, — думалось, что разговор со мной будет короткий: раз, два — и в божьи ворота. Перед смертью решил напрямик с Абыденным погуторить. Спрашиваю его: «Обиду на казаков таишь?» — «А за что?» — «За то, что мы за Мамонтовым пошли…»

Абыденный меня обрывает: «Вы за Мамонтовым не пошли, а поплелись. Темнота! Поверили, что он — за Советы, но без коммунии. Хитер, собака! Видит, что на старое повернуть трудно, что Советская власть свои корни глубоко пустила, вот он и решил побольше тумана на донцов напустить: мол, и я за Советы. А за какие? А вы, глупые, не понимаете? Какая же это Советская власть без коммунистов? Коммунисты хотят хорошую жизнь на земле построить, чтобы не богатеи, а народ страной правил, чтобы войн не было и людская кровь не лилась. Иди домой, казак. Советской власти твоей крови не надо».

Чую — и своим ушам не верю. Неужели на земле есть такая власть, что зла не помнит? Говорю Абыденному: «А нам гуторили, будто вы всех казаков, что у Мамонтова служили, к Духонину отправляете!» Абыденный рассерчал: «Да что ты? За кого нас, мил человек, принимаешь? Мы не Мамонтовы — мы люди». И еще добавил: «Ступай скорее в свою станицу, а то плуги ржавеют, земля скучает, а она, как баба, ласку любит. Войну с кадетами без вас кончать будем, а если Красной Армии понадобишься — призовем».

Марийка хотела спросить казака, не приходилось ли ему встречать красного командира из сербов, но в эту минуту ее окликнули:

— Марийка! Дядя Вася ждет!

Она помчалась домой, не дослушав станичника.

В хате за столом, покрытым вышитой скатертью, сидел пожилой казак, вернувшийся из плена.

— Дело к тебе, Мария, есть, — начал он. — Бумагу я от красных получил. Сам прочесть не могу, а показать писарю — побаиваюсь. Если что не так — атаману донесет. В штабе красных сказывали, что отпускная. Так ли? Прочти, голубка, и побожись, что никому… ни-ни!

Ковалев протянул Марии листок.

«Дана настоящая справка, — читала Мария, — Василию Ковалеву в том, что он согласно приказу отпущен домой под честное слово — никогда больше не подымать руки на рабоче-крестьянскую власть».

Внизу круглая печать и подпись. Прочла ее Мария и вся зарделась. Не сама справка, а подпись, стоявшая под ней, взволновала ее. Она сама себе не поверила и еще раз прочла: «Помощник командира 19-го кавполка И. Дундич». Подпись неподдельная, размашистая, такая, как и сам Дундич.

— Жив! — вскрикнула Марийка.

— Знать, известный тебе человек? — Ковалев провел по справке ногтем. Глаз у казака был наметан. От его взгляда не ускользнули волнение и радость, вспыхнувшие на Марийкином лице.