Камил Икрамов - Дело моего отца [Роман-хроника]

Без иронэ, выходцев из Ирана, бывших в Средней Азии когда-то только рабами, невозможно представить себе начала нынешнего века в недавно присоединенных землях Средней Азии. Без татар, привезенных русскими в качестве толмачей и мелких торговцев, начинающих часто с маркитантского промысла, и без иронэ, или, как их теперь называют, ирони, сразу пошедших на службу в младшие полицейские чины и агенты, в те же толмачи и в сборщики податей, нельзя себе представить деятельность царской администрации, ее фискальной службы и карательных органов.

Удивительно мало нынешние этнографы занимаются изучением мелких национальных групп региона. Мешают те «побочные» и «деликатные» соображения, которые и составляют определяющие факторы всех и всяческих национальных отношений. Непредсказуемость в части поведения мелких национальных групп не так и велика, если посмотреть на тех же ирони, которые служили опорой царской власти, но тут же первыми пошли служить власти советской.

И в первом и во втором случае это национальное меньшинство не полагалось на симпатии коренного населения, поэтому бежало под руку пришлой власти.

В самом начале революции, в 17, 18 и 19 годах, только незначительная часть узбеков, причем чаще всего из образованного слоя, понимала Октябрь как начало национального освобождения, как путь к равноправию. Для этого надо было если не самого Ленина читать, то хоть переложение его мыслей и полемику с ним.

Капитализм наступал повсюду в России, а его высшая фаза — империализм — на земле моих предков выступал совсем иначе, нежели в Туле, Лодзи, Одессе или Иванове.

Мне лестно думать, говорить и писать, что мулла Абдувахид Абдурауф-коры Кариев был тесно связан с социалистами-революционерами, а еще теснее с социал-демократами, но сомнения гложут меня.

Начальник охранного отделения Леонид Антонович Квицинский обращается к начальнику города Ташкента Николаю Николаевичу Караульщикову (странное для меня словосочетание, но оно именно таково) с просьбой: «Имею честь просить Ваше Высокоблагородие исходатайствовать пред Г. Военным Губернатором Сыр-Дарьинской области продление срока ареста до одного месяца задержанных в гор. Ташкенте…» Это датировано одиннадцатым, но еще девятого февраля в качестве свидетеля допрашивается Таджи Иса Мухамедов, занятие — торговля шелковыми товарами в Старом городе.

Свидетель ведет себя достойно, подтверждает факт вражды с Кариевым, свою непричастность ко всем его делам и утверждает, что ни прокламаций, ни писем от лица Кариева он не видел и в противоправительственной деятельности его заподозрить бы не мог.

Вскоре после этого Лалетин вынужден сообщить по начальству, что «при сличении упоминаемых выше почерков г. г. эксперты пришли к заключению, что почерки по общему обзору писания как будто схожи при первом впечатлении, но при детальном разборе в смысле правописания, а также и начертания отдельных слов и отдельных букв — сходство между почерками никакого нет».

И вот из канцелярии туркестанского генерал-губернатора идет письмо довольно разумное:

«Л. А. Квицинскому Начальнику Туркестанского Охранного отделения.

Милостивый Государь Леонид Антонович.

Главный начальник края, ознакомившись с донесением Начальника города Ташкента о настроении туземного населения города, вызванном арестами бывшего члена Государственной Думы Кариева и его единомышленников, и с копией протокола опроса Кариева, положил резолюцию: „Охранному Отделению без явных улик и без убеждения в опасно-вредной деятельности не арестовывать. Обследование о Кариеве и ближайших его помощниках произвести со всей полнотой. Предъявленный протокол этого характера не имеет“.

Сообщаю это Вашему Высокородию для руководства и соответствующих распоряжений. Прошу принять уверение в совершенном уважении и преданности».

Что ж, высшая власть часто бывала в России более разумной, благоразумной и заодно умела делать вид либеральной просвещенности и милостивого благорасположения к малым сим, но все это получалось лишь тогда, когда охранительные органы не проявляли настойчивости в своем деле, настойчивости, которая позже стала называться бдительностью.

Л. Квицинский отвечает:

«В дополнение к записке моей от 14 февраля за № 847 имею честь представить при сем Вашему Превосходительству, для доклада г. Главному Начальнику края, перевод рукописи на персидско-азербайджанском языке, обнаруженной в переписке имама-муллы Абду-Вахит Абду-Рауф Кариева, из текста коей между прочим усматривается, что обвиняемый Кариев еще ранее принадлежал к числу лиц, недовольных имперской политикой в Туркестанском крае.

К сему считаю долгом присовокупить, что на предмет выяснения, является ли Кариев автором обнаруженных у него рукописей означенного содержания или таковыя принадлежат кому-либо из его корреспондентов, — производится особая экспертиза».

Прежде чем продолжить обзор «дела» и материалов, присланных Квицинским своему начальству, хочу еще раз оговориться, что мог бы обрисовать, как писались сии бумаги, как их читали в высших сферах, перебить это сиеной, в которой муллу Абдувахида Кариева вели в кандалах через весь город на свидание с тяжело больной матерью, а старушке было в ту пору восемьдесят четыре года.

Я мог бы, но в этом мне видится только недобросовестность и неуважение к современному читателю.

В документах — все. А был ли тот или иной персонаж с усами или с бакенбардами, потирал ли он время от времени поясницу, страдал ли геморроем, как незабвенный Порфирий Петрович, набивал ли он трубку или закуривал пахитоску — неужто это так необходимо?.. В документах и психология, и портреты.

Еще бы я мог написать, как мальчик лет одиннадцати в глубоких остроносых азиатских галошах на босу ногу бежал следом за конвоем, как он расспрашивал старших, зачем такого смирного человека, каким всегда был дядя Абдувахид, заковывать в цепи, как этот мальчик потом забился в рисовую солому на балахане и думал о непостижимой несправедливости всего сущего. А ночь февральская была холодна, и месяц висел над минаретом Шейхантаура, совсем как на картинках, которых мальчуган никогда не видел.

Но зачем, зачем это?

Продолжим лучше обзор материалов со всеми возможными сокращениями.

Вещественные доказательства неблагонадежности моего двоюродного деда можно читать и перечитывать сколько угодно раз. Их стиль, язык, особенности и построения обладают для меня притягательностью, которая не может объясняться лишь тем конкретным фактом, что мой отец читал эти тексты, написанные то по-персидски, то по-тюркски, то по-арабски, и слышал бесконечные беседы старших родичей.