Борис Романов - Почта с восточного побережья

Игнат Исаевич вовремя успел обдумать план ближайших действий, потому что с мостика вернулся капитан.

— Вы уж извините, задержался, — говорил Сергей Родионович, цепляя на вешалку телогрейку и шапку. — Рыбаков нанесло. Мойва подошла, что ли? Поздновато для мойвы-то. Сейнеров много… Ну ладно. Я ведь вот чего… — Капитан снял и протер платочком очки, снова надвинул их на бугроватый нос и оглядел Игната Исаевича. — Я ведь опять по поводу водки…

Игнат Исаевич вздохнул и устало потер длинными красивыми пальцами седые височки:

— Мы уже договорились, Сергей Родионович…

— Не торопись отвечать, торопись слушать! Серафима опять спиртное навынос продает. Как это прикажете понимать?

— Не может быть, — ответил Игнат Исаевич, — указания даны…

— Сегодня ночью до двух, почитай, часов в третьем классе шум стоял. Осипова, каютная номерная, там же была, тепленькая. Девка, правда, не ахти — шуба енотова, а душа промотана. Но в тамбуре-то ваш коньячок пили! А вы мне об указаниях. Вы поинтересуйтесь деталями у пассажирского помощника.

«Ну вот, теперь все ясно, — подумал Игнат Исаевич. — Снова Борода. И где я ему дорогу перешел?..»

— Сергей Родионович, насколько я знаю, указаниями министерства не только разрешается, но и требуется подача напитков и легких закусок в пассажирские каюты, и особенно ночью.

— Ну, голубчик, это же сказано с оговоркой: при соответствующих рейсах. У нас с вами не круиз с туристами и не заграничная линия для господ капиталистов. У нас и ресторан-то всего ничего: лоскут крашенины да кус квашенины. У нас ночью одна дежурная номерная на все три класса, и ту подпоили. Разберитесь, Игнат Исаевич, и довольно нам об этом разговаривать!

— Хорошо, Сергей Родионович, я разберусь.

— Прямо сейчас и ступайте. И заметьте: пассажирский помощник — парень дельный и упрямый. Поняли, Игнат Исаевич, — упрямый? И мне лично очень бы желалось, чтобы все наши вопросы мы решили сами, здесь.

Игнат Исаевич кивнул с достоинством, аккуратно притворил дверь, и капитан остался один.

…Ну вот, глядишь, и залив, и берег, да… А Игнат Исаевич привык жить в свое удовольствие, никто ему не мешал. Хват — сам себе и горшок и ухват. Ресторан на хорошем счету. Крутехонько взялся за него пассажирский! Поломать-то можно, а что взамен предложишь? Эдакое питье на восточной линии всегда было в обычном порядке вещей. Да разве только на этой? Иначе и ресторан бы не придумывали, а была бы просто-напросто столовка…

Немного оставалось дотянуть Сергею Родионовичу до пенсии, и, по правде говоря, не очень хотелось ему влезать в эти дрязги, с горбатым не переклонишься. Не то чтобы он притерпелся или там с одобрением относился к директорской манере выполнять план, а именно потому, что, сколько он себя помнил на этих линиях, всегда шумлив был ресторан.

Рассуждая обо всем этом, Сергей Родионович решил, что хоть и раньше пили дай бог, но теперь стали пить злее. Конечно, особенно это в глаза не лезет, вот, допустим, на «Олонце» публика едет все больше спокойная, летом книжки на верхней палубе читает, никто не скажет, что на судне распущенность, кавардак и морской службы нет. Опять же и пассажиры: ну солдаты там или матросы-отпускники — ладно, зря они свою пятерку не берегут, отпуск на родительские деньги гуляют, а остальные народ денежный, позволить себе могут, и деньги у них не бросовые, хрустящим горбом заработанные… И все же пошли мы на поводу у тенденции: иной рюмку выпьет, хочется ему еще, а мы и рады стараться, аж раскрываемся до пупа, хлещи дальше! Да не то чтобы хорошего вина, тонкого, а сучок выкатываем, от которого череп деформируется. Бывает, и побалуем, когда план трещит. Тогда коньячок «Дойна» или «Енисели» с ресторанной наценкой по двадцати рублей пол-литровая склянка впрямь со свистом идет… Намекал директор, что коньяк еще подорожает. А и на руку. Игнат Исаевич мастер это обставить: растравит народ по рюмочке, по маленькой, а когда войдут в охотку, — извините, нет ничего, вот только… «Дойна». Давай и «Дойну»! Вот тебе и финансовый план. Кому тошно, а ему все в мо́шну.

Сергей Родионович знал историю первых капитанов «Олонца», но верил в нее, словно в легенду. Он не был суеверным и никому в жизни никогда не завидовал, поскольку сам прожил такую жизнь, которой можно было позавидовать, всего добился сам, и никто не мог бы его упрекнуть в том, что он был чьим-нибудь протеже. И слово-то такое узнал Сергей Родионович после войны. А воевал он здесь же, на Севере, на переименованном в сторожевой корабль рыболовном траулере, демобилизовался с колодкой из семи ленточек: пяти орденских и двух — за ранения. Пробовал порыбачить на Азовщине, не понравилось море — по всей глади сено плывет да арбузные корки. Вернулся на Север, перегонял репарационный флот из Германии да так и осел на пассажирских судах, работал сноровисто и крепко сидел на своем месте. Роскошный значок капитана дальнего плавания добыт им был мозолями, с первого шага к «двухсотпудовому» маломерному дипломчику и через многие курсы и экзамены экстерном, потому уважал Сергей Родионович труд и все, что добыто трудом, даже право на баловство.

К Дементьеву приглядывался он с любопытством, раздумывая, сможет ли человек, у которого было ремесло, да хмелью обросло, сможет ли он добывать все сначала. Это ведь совсем не то, что взяться сызмала. Дельный чувствовался в Дементьеве парень, да все никак не проявлял он характера, а разве без характера чего добьешься? И подобрел к Дементьеву Сергей Родионович, одна беда, не мог запомнить его сполошного имени, называл его то Эльмаром, то Эльдаром, то просто никак.

«А с директором ресторана ему не потягаться, остер топор, да и пень зубаст… Надо бы вниз сойти, узнать, как они к соглашению приходят…»

Сергей Родионович повздыхал, поднял с груди очки, протер платочком круглую, ежиком стриженную голову и, покряхтывая, пошел по винтовой пологой лестнице вниз.

Прибыл он вовремя.

Еще на подходе к каюте он услышал высокий срывающийся голос Игната Исаевича:

— И вашего брата, офицеров, я знаю. До кабака дорветесь — пьете не хуже рыбакколхозсоюза!

Проворно отворив дверь, Сергей Родионович успел увидеть, как брызнули пуговицы с директорского пиджака, а сам он впаялся спиной в бархатную коричневую спинку дивана. У пассажирского помощника тряслась борода.

— Здорово вы разговариваете…

— Да как он смеет! — начал Игнат Исаевич.

— Не знаю, Игнат Исаевич, не знаю! И знать, заметьте, не хочу! Вы мне что же деловой вопрос в потасовку превращаете? А?

Дементьев прыгающими пальцами вычеркнул спичку, закурил, процедил дым сквозь зубы и обратился к капитану:

— Заранее признаю, что я виноват, Сергей Родионович. Однако прошу раз и навсегда выяснить вопрос об офицерстве, поскольку ко мне это будет еще долго относиться. Сергей Родионович, я прошу меня выслушать! Я сам вывалился из офицерского корпуса, и на меня кивать нечего. Но на груди у меня не всё юбилейные медали, как тут изволил заметить Игнат Исаевич, есть и боевые ордена. Так что оставим в покое офицерство и давайте делать дело. Еще раз, Сергей Родионович, простите.