Родион Ребан - Имя и отчество

…А, так собак ликвидировать, да? В моей группе пять, так не больше одной, да? Санэпидемстанция спустила норму, да? А у нас все пять шавок, паршивых там или не паршивых, будут жить! И пацану не надо будет с ужина куски хлеба выносить под рубашкой, и никакая тетя в белом халате не будет ощупывать его в дверях…

Вообще я начинаю замечать, что старшие здесь что-то уж слишком спокойные. То ли отнервничали свое и теперь умно берегутся, то ли такие подобрались.

На свалке за гаражом лежал старый огромный холодильный шкаф; верх его и правый бок от многих дождей прогнили, но толстые двери от шести отсеков были еще целы, — если положить на бок, отличное будет собачье общежитие; летом прохладное, зимой теплое. Отнесем его на дальний полуостров, и не надо будет ребятам прятать собак в самых немыслимых местах и тайники менять.

На плотине нас догнала бухгалтерша.

— Кто вам разрешил, а? Кто вам разрешил, нет, кто вам разрешил, а? Это кто же вам такое разрешил?

Странно, после той первой встречи, когда я попросил поставить на ее крыльцо чемодан, я как-то не замечал ее больше. То есть видел, конечно, но вот как-то не замечал. Тихо и кропотливо делала она свое дело, дважды в день, на работу и с работы стремительно-брезгливо пересекая опасную зону территории, где повсюду стояли и шумели эти непристойные, лохматые, неисправимые хулиганы… А сейчас ее лицо излучало жизнь, жизнь! Да если б мы тут все провалились вместе со шкафом, какого б праздника она лишилась! Да и не позволила б провалиться, что вы! Сама б своими руками достала обратно, чтоб только насладиться… Криком она явно, немножко торопясь от возбуждения, призывала к скандалу свидетелей.

— Шкаф не списан, сейчас же отнесите обратно!

— Так бы и сказали сразу.

— Несите, несите сейчас же! Ишь они что выдумали. Хулиганы!

— Почему хулиганы?

— Какие быстрые! Давайте несите!

Мне почему-то нужно было, чтоб она перестала кричать; перестанет — отнесем. Но тут во мне не выдержала и лопнула какая-то жилка, я стал смотреть прямо в ее желтые, в общем-то без особого чувства или злости глаза и тихо приговаривать: «Взяли! Опа! Еще — опа! Ай-яй-яй, ишь они, действительно, кто же это разрешил, а?»

— Нечего, нечего тут! Нечего! Неси давай, не воображай.

— А потише? Никак нельзя? А вы не видите, что он никуда уже не годится?

— Мало ли что не годится, он не списан.

— А вы посмотрите, вот: руку можно просунуть, гниль одна.

— Мало ли что гниль, шкаф не списан.

— Нет, я понимаю, я понимаю, я только хочу спросить….

— Сказано, несите!

— …спросить: видите? видите?

— А ты не ломай! Не ломай! Ты за него теперь отвечать будешь. Платить будешь.

— Сколько?

— Много. Сколько… Много будешь платить, штанов не хватит.

— Уважа-аемая… А кстати, как вас зовут?

— А ты меня не пугай, меня тут все знают, я шестнадцать лет тут работаю, никто плохого не скажет, у меня четыре похвальные грамоты… Вот люди видят, как ты ломаешь, придется составить актик.

— Ах-ах-ах, актик! Ах, актик! Ах, как это интересно!

Благоразумие мое летело куда-то к черту. Я снова сунул руку в прогнивший бок шкафа и стал вынимать горсть за горстью мягкую прокладку, какую-то покалывающую как бы электричеством труху и зачем-то показывать собравшимся людям, будто предлагал купить по дешевке.

— Позови директора, тетя Паша, — сказала бухгалтерша. — А ты не смей уходить.

— Вы мне не тыкайте, я вам не мальчишка!

— Ничего, ничего, сейчас разберемся.

Тетя Паша, огородница, ушла за директором, а мы нервно замолчали. Молчание это было как-то не в мою пользу. Я проигрывал секунды в какой-то нелепой и кошмарно затянувшейся игре, а она их набирала и набирала. И тут я вдруг засмеялся — коротко и сразу оборвал, — не знаю, что это такое случилось.

— Это я так, нервное, извините.

Бухгалтерша монументально молчала. Набирала очки.

У меня как-то кубарем покатилось настроение — куда-то вниз… И я устало подумал, что ребятам, наверное, все это ведь надо — прятать собак, оберегать и менять тайник, таскать куски с ужина, и я им с этим шкафом только помешаю.

Только это со мной случилось, только я успокоился, как сразу же все и разрешилось совсем просто: бухгалтерша вдруг почему-то ушла, люди тоже, мы столкнули шкаф с плотины на камни, и никто даже не оглянулся на грохот.

Батыгин вечно пропадает, где-то у него знакомые, где-то у него дела, где-то он гость. Дома его видишь только вернувшимся или отправляющимся. Иногда приходят девушки, не наши, вежливо просят: «Батыгина позовите, пожалуйста». Но Батыги, конечно, нет. «Нам книжку передать». Девушкам здесь неуютно, и ни одному моему слову они не верят. Интересно, что он им там плетет про детдом? Почти каждый раз, когда иду в магазин, я вижу, как, пропарывая деревню, с ревом проносятся мотоциклисты, и с ними Батыга. Лицо от встречного ветра чеканное, а от скорости — целеустремленное. Иногда за его спиной вижу уже знакомую красную каску — директорская дочь. У нас пять мотоциклов, на ходу только один, и на нем Батыга никому ездить не позволяет. С этим, кажется, взрослые смирились; машина-то только потому и на ходу, что хозяин один, да и тратит Батыга на нее все свое свободное время, так что вроде заслужил.

Вдруг удивляюсь как где ни встречу ее, дочь директора (а встречаться она стала повсюду, как-то ее много стало), каждый раз она другая, надо почти заново узнавать. По себе сужу: если я изо всех сил добиваюсь какой-то цели и в то же время очень хочу скрыть ее, тоже и меня плохо узнают. Так и кажется, что все у тебя на лице написано, вот и меняешь маски. И себе же во вред, только выдаешь себя. А тут и вовсе нетрудно догадаться, ее цель, конечно, — попасться на пути Батыги. Впрочем, на территории она никогда не появляется, для нее это запретная зона, и я ее понимаю.

Вот сегодня иду утром на работу — еще нет семи; моя очередь делать общий подъем — стоит далеко перед воротами с каской в руках и ничего не может поделать с лицом. Это вижу впервые, и потому она другая опять. Наверное, что-то случилось. В шесть, скажем, условились ехать, а его все нет и нет. Зайти, пересечь линию ворот она не может. Когда теряют гордость, спасаются, наверное, кто как может, а она вот так — отчертила себе черту. В общем-то черта эта ничего уже не решает, но так она хоть может не прятать глаза, смотреть вовсе не потерянно.

А по спальне ходил злой Батыга и искал ключ зажигания. «Ты! — встряхивал, он чью-нибудь койку. — Лазил?» — «Да не лазил я никуда!» А ключ висел на шее Танюшина, и Батыга этого не видел. Забежал Валерка, самый наш маленький. «Кнопик! — спросил у него Батыга. — Ты ключа не видел?» — «А вон он!» — тотчас увидел и показал Кнопик, Да и правда же, не заметить никак, нельзя было: тщедушный Танюшин сидел развалясь на койке, выставив ключ на груди, и внимательно читал книгу.