Борис Рощин - Открытая дверь

Лешка подошел поближе к собаке, присел перед ней на корточки, с восхищением уставился в раскрытую языкастую пасть.

— Это Лешка, сосед наш, — пояснил Степа собаке. — Дай ему лапу. Лапу, Пальма!

Овчарка, дернувшись, выпростала из-под себя увесистую лапищу, вытянула ее перед собой. Лешка с чувством потряс ее.

— Ложись! — приказал Степа.

Пальма послушно развалилась у его ног.

— Кружку! — подал новую команду Степа.

Собака вскочила, метнулась к столу. Поднялась на задние лапы и принялась ловить на столе зубами помятую алюминиевую кружку. Наконец она ухватила ее за ручку и, вертя хвостом, подбежала к хозяину.

— Молодец! — похвалил Степа. — Теперь вина давай. Вина!

Овчарка метнулась в угол комнаты, где грудились пустые винные бутылки, и принялась беспомощно хватать их зубами.

— Не ухватить бутылку, — Степа с сожалением поцокал языком. — «Маленькую» еще может принесть, а пол-литру не соображает.

Пальма, словно опровергая слова хозяина о своей несообразительности, вдруг поддала бутылку мордой, как поросенок, и, подталкивая ее лапами, покатила к Степе.

Тут уж и я не смог сдержать одобрительного восклицания, а Лешка восторженно захлопал в ладоши. И только хозяйка смотрела на все эти собачьи забавы неодобрительно и, как показалось мне, раздраженно. Видать, Степино увлечение собакой не доставляло ей радости. На сером усталом лице Катерины я уловил даже плохо скрываемую обиду, какая бывает иногда на лице ребенка, которому взрослые люди отказывают во внимании и уделяют его кому-то другому. Сложив руки на груди, она неподвижно сидела на стуле, и цветастое платье туго обтягивало ее округлившийся живот и оголяло сухие острые коленки. Мне невольно вспомнились слова супруги о том, что Катерина никак не может родить ребенка, и я подумал, что Степе следовало бы быть повнимательнее к беременной жене, далась ему эта собака.

Под окном затарахтел мотор машины.

— Ванька подъехал! — определил Степа и, толкнув ногой дверь, крикнул в коридор: — Илья, Серега, Михеич! А ну поможем вещички в машину бросить, — и, повернувшись к жене, добавил: — А ты сиди и не рыпайся. Без тебя управимся. В прошлый раз сунулась куда не надо…

Степа, пожалуй, зря кликнул на помощь соседей. Он и один бы в момент управился с вещами. Опрокинув на широченную свою спину шкаф, из которого Катерина не успела еще выбрать белье, он, похохатывая, попер его на улицу. Подоспевшие мужики распахнули настежь окно и принялись передавать из рук в руки остальную немудреную обстановку: стол, тумбочку, стулья. Катерина увязывала узлы с бельем и посудой, мы с Лешкой помогали ей.

Через полчаса комната опустела.

Овчарка возбужденно металась из угла в угол, посматривала на хозяина с тревогой и сдержанно скулила, как бы напоминая ему, чтобы не забыл взять с собой и ее.

— Ну чего скулишь, залазь в кабину! — проговорил наконец Степа и подтолкнул собаку к дверям. — Иди, иди…

— Зачем пса берешь, — возразила Катерина, — пускай сегодня здесь переночует, пока разберемся на новом месте.

— А че, она нам мешать будет?

— А то нет! — раздраженно фыркнула Катерина. — Вертится под ногами, прохода не дает. Чего ей сделается, пообождет до утра. Дружки твои еще вечером припрутся.

— И то верно, ребята могут подойти… — Степа задумался. — И матка с батей, как назло, в деревню умотали. Неохота мне ее одну оставлять…

— Ты бы о жене так заботился! — вдруг со слезами в голосе крикнула Катерина. — Ишь какой до собаки внимательный!

— Ну чего ты орешь? — Степа смущенно покосился в мою сторону. — Само собой, пускай переночует, ничего ей не сделается.

Он достал из кармана поводок, пристегнул его к ошейнику Пальмы и, подумав, привязал конец к гвоздю, торчащему из подоконника.

— Не то в окно выкинется, — пояснил он и снял со стены старую потертую гармонь. — Ну, пошли, что ли…

Пальма только теперь поняла, что ее оставляют одну. Она жалобно взвизгнула и рванулась следом за нами, но привязь сбила ее с ног. Пальма вновь поднялась, рванулась и снова упала, скуля.

— А ну молчать! — с суровостью в голосе приказал Степа. — Чтоб ни звука! — и он угрожающе хлопнул ладонью по коленке. — Утром заберу тебя. Молчать! Тихо! Ждать!

Пальма исполнила приказание, умолкла, распласталась всем телом на полу, положила морду на вытянутые лапы и, судорожно подрагивая животом, смотрела на хозяина снизу вверх такими отчаянно просящими глазами, что Лешка не выдержал и дернул меня за рукав:

— Дедушка, можно она у нас сегодня переночует, а?

— И верно, Степан, давай ее к нам. Мы к собакам привычные.

Степа помялся нерешительно, оглянулся на жену, которая демонстративно хлопнула в коридоре дверью, пробормотал:

— Катерина разноется. Брюхатые — они все нервные. Пускай по-ейному будет. Пошли, что ли…

До глубокой ночи новые наши соседи Африкантовы громыхали за стеной мебелью, стучали молотками, спорили о чем-то. Наконец угомонились, затихли, видать, ко сну отошли.

Я лежал на кушетке возле распахнутого окна в полусне-полудреме. На редкость жаркая ночь выдалась, душная, предгрозовая. Бледные сполохи дальней грозы все чаще и чаще высвечивали окно, и вялый безжизненный ветерок с трудом пошевеливал занавеску. Стонала и поскрипывала зубами во сне Мария Филимоновна, ворочался на деревянной своей кроватке давно выросший из нее Лешка.

«Пойду-ка на балкон спать, — подумал я. — Все прохладнее и дышать легче».

Стараясь не шуметь, я вышел на балкон и принялся на ощупь устанавливать и скреплять защелками ветхую раскладушку. И вдруг вздрогнул — на соседнем балконе кто-то кашлянул, и тотчас огонек папиросы высветил бугристое лицо Степы, сидящего на пороге балконной двери.

— Не спится, сосед, на новом месте? — спросил я.

— Не спится, — негромко ответил Степа.

— Гроза, наверное, будет.

— Ага…

Степа явно не склонен был к разговору, но мне хотелось поболтать.

— Пальма, наверное, тоскует одна? — продолжал я, понимая, что Степу этот вопрос не может не интересовать.

— Молодая она еще, дура совсем, грозы испугаться может, — оживился Степа. — Зря я ее одну оставил.

— Зря. Предлагал ведь, пускай у нас переночует. А теперь в пустой комнате одна. Еще подумает, что бросили ее.

— И старики мои, как назло, в деревню умотали. Надо было Сереге ключи оставить, пусть бы присмотрел. Катерина все баламутит, — Степа понизил голос. — Собаку продай, а сама что? Нет, ты вначале роди, а потом разговаривать будем. Я бы ей быстро мозги вправил, да нельзя сейчас, брюхатая, — Степа словно бы оправдывался передо мной.

Он поднялся, выплюнул папиросу и, опершись на перила балкона, проговорил с тревогой:

— Точно, будет гроза. Эвон как полыхает, да и гром уже, слышишь?