Михаил Алексеев - Да поможет человек [Повести, рассказы и очерки]

— Зачем пришел? — спросила она.

Алексей снял плащ, стряхнул его и повесил на гвоздь у двери.

— Сама знаешь, — ответил он и стал щепкой счищать грязь с сапог.

Ксения смотрела ему в лицо. Впервые без робости она глядела в его глаза и видела в них и свое счастье и свою тоску. Она верила им и не хотела верить.

— Не надо об этом, — сказала она, — посиди, отдохни и иди себе…

Алексей промолчал. Он прошелся по комнате, прочитал плакат на стене: что можно выиграть по лотерее. Усмехнулся — «Вот мотоцикл бы!» — и включил на столе радиоприемник.

— Ой, выключи ты его, — испуганно проговорила Ксения, — не люблю я!

Он выключил. Потом подсел к Ксении и спросил:

— Это правда, Ксень, ты до сих пор в секте пятидесятников состоишь?

Она подобралась вся, настороженно отодвинулась:

— Ты ж безбожник, зачем тебе знать: насмехаться?

— Нет, — сказал он, — мне ведь все про тебя интересно.

Она кивнула головой:

— Да.

Он вздохнул, а Ксению вдруг словно что-то кольнуло в сердце: может быть, именно ей суждено открыть Алексею истину. На щеках ее выступил румянец, глаза стали еще больше, красивее, и Алексей невольно залюбовался ею. Она перехватила его взгляд и стыдливо опустила голову. Но сейчас же опять посмотрела ему в лицо и сказала, прижимая руки к груди, дрожа от волнения:

— Это счастье — верить. Вы безбожники, вы, как слепые котята, ползаете во тьме. Но господь милостив, даже грешных вас примет. Я знаю, ты добрый… У тебя хорошее сердце. И это от бога. Добро всегда от бога. Так не отвергай господа, ищи истину.

Алексей почти испуганно смотрел на нее.

— И как же можно найти эту истину? — спросил он.

— Читай слово божье, верь, и вера откроет тебе глаза. Только нужно долго молиться и много плакать, чтобы приблизиться к богу.

— Погоди, — сказал Алексей, дотронувшись до ее руки, — погоди, дай передохнуть.

Он встал, отошел к окну, прижался лбом к стеклу. Ксения снова услышала, как буйствуют на воле дождь и ветер.

— Неужто ты это всерьез? — не оборачиваясь, скорбно спросил Алексей. — Не могу поверить… Чтоб в наше время…

— Все вы, мирские, на один лад, — с тоской сказала Ксения и закрыла руками лицо.

— Не обижайся, — подсаживаясь к ней, проговорил Алексей. — я ведь понять тебя хочу. Ну ладно, ты нашла истину… И уж коли ты знаешь ее, зачем же боишься нашей правды?

— Почему боюсь? И вашу правду я знаю.

— А как же люди говорят, что запрещает вам секта книги читать, в кино ходить, радио слушать? Или брешут люди?

Искренность, ласку слышала Ксения в его голосе и уже не сердилась на него.

— Нет, не брешут, — ответила она. — А зачем нам это? Пойми, ведь святое писание нужно читать, а не книги безбожников.

— Выходит, ты даже в кино никогда не была? — испуганно воскликнул Алексей.

— Нет.

— Вот это да! А я, дурак смеялся, когда мне рассказывали, не верил… — Он говорил почти зло, на щеках унего выступили красные пятна. — Как же они, сволочи, душу тебе изломали! Очнись! В каком веке живешь, в каком государстве?..

Ксения видела его перекошенное болью лицо и уже не слышала, что он говорил. Обо всем она забыла сейчас — о боге, о грехе, о дьяволе, — обо всем на свете. Она видела только его лицо и знала: сейчас он уйдет. Уйдет навсегда. Алексей встал. И тогда, дрожа от озноба и стыда, Ксения сказала:

— Ну что ж, уходи, уходи, кляни меня…

Запрокинув голову, она смотрела на него потускневшими от слез глазами. Он нагнулся, поцеловал ее в губы. Ксения уткнулась головой ему в колени и заплакала. Он не утешал ее, молча гладил по волосам. Наконец сказал:

— Навек я тебя полюбил, Ксения. Знай это… Такая уж у меня профессия шоферская: коли загрузил машину, обязан груз везти до самого конца… И довезу…

— Что ж это будет от нашей любви? — прошептала Ксения. — Нельзя мне тебя любить, безбожника. Страшный грех ведь это…

— Ничего, грех где-нибудь по дороге сбросим…

Но только позже, дома, Ксения до конца осознала, что произошло. Со страхом она поняла, что грешна, что отступила от заповеди господней, ибо сказано: «Не любите ни мира, ни того, что в мире». Совесть ее перед отцом и матерью была нечиста, а лгать Ксения не умела. Впервые в жизни она прятала от них глаза. И хотя ни отец, ни мать не могли ничего знать, в каждом их слове, в каждом взгляде ей чудился упрек. Даже вещи в избе — кровать, стол, комод, стулья, — даже они словно обличали ее, больно, зло цепляясь за платье. Ксения ходила между ними осторожно, будто по краю пропасти.

Она забралась в дальний конец сада, в густые заросли малинника, и здесь, стоя на коленях на жесткой земле, долго молилась. Она не прощения просила, нет, она объясняла богу свой поступок, торжественно обещала обратить Алексея в свою веру. В этом она видела оправдание своему греху и не раскаивалась в том, что произошло. Теперь Ксения с нетерпением ждала новой встречи с Алексеем. Но прошел день — он не появлялся. Прошел другой — его не было.

Ксения не умела плохо думать о людях, а плохо думать об Алексее просто не могла. Только на мгновение пришла ей мысль: не посмеялся ли он над нею, — но Ксения сейчас же отогнала эту мысль. По вечерам она садилась во дворе на кучу хвороста, смотрела на дорогу. Опускались сумерки, огни зажигались в домах, девушки у клуба заводили частушки, а Ксения все сидела, все смотрела на дорогу.

Она не упрекала Алексея, она размышляла, что могло с ним произойти. Иногда ей казалось, что он не приходит потому, что случилось с ним какое-то несчастье, но сразу же успокаивала себя тем, что о несчастье в Репищах давно бы уже знали.

Наступала ночь. Ксения забиралась на сено и долго еще не могла заснуть, прислушиваясь к каждому шороху на улице. Дармоед устраивался возле нее, уткнувшись холодным влажным носом в ее колени. Для порядка она гнала его, но он лизал ей руки и не уходил. С ним было тепло и не страшно. Он храпел во сне, как усталый человек.

И вот наконец, возвращаясь с фермы домой, Ксения увидела Алексея у мостика через Каменку. Он ждал ее. Она замахала ему рукой, побежала, но у самой реки споткнулась и упала бы, если бы Алексей не поддержал ее.

— Ой, Лешенька! — сказала она. — Я будто сто лет тебя не видала. Здравствуй.

Он хотел поцеловать ее, но она загородилась ладонью, вырвалась из его рук и, смеясь, побежала по тропинке в лес.

— Ты знаешь, меня председатель гонял с картошкой на базар в соседнюю область, — сказал Алексей, догнав ее. — Ты не подумала дурное?

— Зачем же, Леша? — ответила она. — Я только боялась, не случилось ли что.

Они шли по лесу, освещенному желтым низким солнцем. Сухие ветки гулко ломались под их ногами. Где-то птица старательно выводила свою песню. Начнет, но потом будто собьется, и снова начнет, и снова будто собьется, и так без конца с терпеливым самозабвением. И, словно позавидовав ее упорству, вскрикнула кукушка и тоже надолго завела свое монотонное, однообразное «ку-ку».