Юрий Благов - Аншлаг [Рассказы о цирке]

Николай Леонидович не готовился к своему прыжку и пяти минут. Но он готовился к нему всю жизнь. С пяти лет.

Прокручивая в памяти этот прыжок, а точнее сказать — взлет, я подумал, что Ольховиков, пожалуй, в любой момент может прийти в оперный театр, выйти на сцену и спеть партию Лыкова в «Царской невесте». В крайнем случае, мосье Трике в «Онегине».

Но, обретая место в цирке, места на манеже не обрел: раньше выезжал на коне, подбрасывал мячи и булавы — и все было ясно. А теперь то за вожжи подержится, то вторым в колонне постоит, а то усядется на барьер манежа.

Однажды мы с ним вспомнили, как на первой елке нового Московского цирка читал он мои стихи, будучи Дедом Морозом. Читал блестяще! А что, если…

Я с удовольствием принялся за работу, и вот, приехав в Ростов-на-Дону, Ольховиков, выйдя на манеж, заговорил:

И пошло-поехало… В Одессе он говорил о том, что «сегодня под одесским ярким солнцем я отдаю запал душевный свой моим коллегам и моим питомцам — мы вместе на арене цирковой». Специальными стихотворными приветствиями он начинал не только выступления «Тройки», но и циркового коллектива «Россия», художественным руководителем которого он был назначен. Особенно тепло звучали его слова о Харьковском цирке: «Когда почаще, а когда пореже происходили встречи наши с ним, я появлялся на его манеже таким (и тут выбегал мальчик, в быстром темпе исполняя акробатические прыжки, таким (юноша жонглер появлялся на манеже), таким (молодой человек выезжал на лошади) и вот таким (тут показывал Ольховиков на себя сегодняшнего…)».

А в праздник 100-летия Харьковского цирка сегодняшний Ольховиков, прочитав эти строки, встал на подкидную доску и опять взлетел четвертым на колонну… Это уже не фирка на пятьдесят восьмом, а фирка на шестьдесят третьем!

Артист — всегда артист, тем более такой, как Николай Леонидович Ольховиков, народный артист Советского Союза. Такова судьба жонглера…

Серым туманным утром, когда трудно определить, что сейчас — осень или весна (на самом деле было лето), Юрий Дуров стоял на перроне Московского вокзала в Ленинграде. Вид его вполне соответствовал погоде.

— Ты болен? — спросил я, выйдя из вагона.

— Болен, — ответил Дуров, — только не я.

Оказывается, любимец Юрия Владимировича морской лев Пашка повредил вчера ласту и на несколько дней вышел из строя.

Оставив в гостинице чемодан, мы пошли в летний цирк, расположенный по соседству. Пашка жалобно поскуливал в своей клетке, рядом с которой находился его персональный бассейн. Дуров ощупал ласту, похлопал страдальца по круглой спине и разрешил через некоторое время выпустить его в воду. Жалобные нотки в Пашкином писке исчезли, и мы пошли в гостиницу.

Я приехал в Ленинград писать для Дурова новый вариант его известного в свое время «Аллегорического шествия». Тогда на манеже появлялся «Крокодил» с вилами и требовал от Дурова политической сатиры. Артист тут же отвечал делом. По его команде осел выкатывал тележку, на которой был водружен круглый стол. За ним грызлись одетые во фрак собаки и кошки, изображая очередную «мирную» конференцию западных держав… Затем понурый «бедуин» вел верблюда, за ними «колонизатор» в шлеме и шортах тащил канистру из-под нефти — авось что-нибудь да капнет… Болтовню о разоружении лихо пародировали всевозможные лающие, визжащие и хрюкающие персонажи… Утки были готовы разнести по свету невесть какую чепуху…

Все это Дуров комментировал остроумными репликами, и удовлетворенный «Крокодил» вручал ему вилы, предлагая и впредь действовать в том же духе.

И вот теперь предстояло обновить этот номер, используя в нем все дуровское поголовье.

Пока же Дуров ежедневно собирал в плохоньком шапито, стоявшем чуть ли не на болоте, весь Ленинград и многочисленных гостей города-героя. Артисты за кулисами шлепали по доскам, из-под которых зловеще шипела мутная вода, зрители в зале тоже не были перегружены комфортом, но при всем том за весь сезон ни один билет не остался непроданным.

Высокий, представительный, облаченный в традиционный дуровский костюм, Юрий Владимирович одним своим выходом вносит на арену атмосферу праздника. Он обращается к зрителям с коротким приветственным монологом.

Высоко задрав маленькую головку, выбегает страус и своими длинными ногами легко преодолевает высокие барьеры.

Затем на манеже водружается вышка.

— Для чего эта каланча? — удивляется клоун.

— Сейчас мои спортсмены покажут свои достижения в прыжках, — поясняет Дуров.

Вихрем вылетают собачонки, облаченные в спортивную форму, и, взобравшись на вышку, опрометью бросаются с нее на расстеленный внизу брезент. Правда, не обходится без «производственных издержек»: один спортсмен, взобравшись на вышку, теряет трусы, что, однако, не отражается на технике его прыжка. В общем, все кончается благополучно, и прыгуны резво бегут за премией вместе с клоуном, решившим к ним, по его выражению, «присобачиться».

А на манеже уже расположился «ансамбль врагов-друзей». Это петух, лисица и рысь. Они ведут себя так спокойно, что дают повод дрессировщику сказать:

— Как видите, у меня петух не обижает лисицу… Яркий пример мирного сосуществования!

И оно действительно мирное… Лисица начинает прыгать в кольцо, на котором сидит петух, и при всем своем коварстве она не меняет траекторию прыжка, дабы схватить партнера за лакомое место. А что касается рыси, то она вообще соблюдает свойственное ей — рыси! — хладнокровие…

Настает очередь дуровского любимца Пашки.

— Кто это? — спрашивает коверный.

— Лев.

Клоун явно разочарован:

— Ну уж и лев! Ни гривы, ни хвоста, только мокрые места…

Тем не менее удивительно гибкий и по-своему даже грациозный Пашка ловит носом маленький мяч, брошенный ему дрессировщиком, и со змеиной гибкостью балансирует этим мячом. Но мячик, увы, падает на пол… Однако Пашка не нуждается ни в помощи ассистентов, ни в услугах униформистов. Легко скользнув на манеж, он поднимает носом мяч и, продолжая баланс, с видом победителя возвращается на пьедестал. Правда, излишней скромностью Пашка не обладает. Вернув Дурову упавший мяч, он ложится на бок и аплодирует себе ластами, недвусмысленно приглашая зрителей последовать его примеру…

Обычно мы, желая оценить сообразительность того или иного животного, употребляем фразу: «Он только не говорит». К Пашке эта фраза неприменима, и не потому, что он несообразителен, а потому, что он почти разговаривает!..