Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

Когда приходилось бывать на Воробьевых, глядела сверху, ахала — домов-то, домов! И ведь в каждом люди, со своими заботами, горестями. Каждому человеку хочется счастливым быть. Неверующие, те, конечно, о земном думают, а христиане стремятся к праведному житью. Не о себе надо печься, а о том, чтобы угодить богу, и за это бог вознаградит. А как господу угодить? Молиться нужно и верить. С первым «Отче наш» в детстве еще Анна Сидоровна поверила, что за усердное моленье будет она в раю. И за всю свою праведную, как она считала, жизнь, хотя и роптала иногда, и гневила бога, не усомнилась в том.

К Троице-Сергию в Загорск когда-то часто ездила и еще смолоду мечтала в Киеве, в Лавре побывать. Вот где помолиться бы!

Все грехи отпадут. А тут вот сиди с ним. В церковь-то кое-как в неделю раз выберешься. Как его оставишь одного?

Анна Сидоровна вздохнула и вслух проговорила сама себе:

— Нет уж, не судьба сегодня, и к вечерне не пойду. Поздно кончится, домой добираться с лишком час, а Яков дома не пивши и не евши.

Она представила себе, как сидит у подоконника немощный старикашка, оглядывается на дверь, прислушивается, ждет ее шагов в коридоре. И никуда ей от него не деться, и никто не спасет ее от этого креста… Вспомнила, как ходила она Федей на сносях, понесла ее нелегкая в деревню, захотелось свежих огурцов. А приехала, съела два огурчика и заторопилась назад. Сердце щемило, будто Яша звал ее. Не случилось ли чего? А он дома, живой и здоровый. Обрадовался: «Очень я соскучился за день, Нюша, по тебе!»

Оттого, что разворошила память, да еще на Трубной побывала, навернулись слезы. Анна Сидоровна смахнула их платочком, встрепенулась вдруг:

— Батюшки, а в храм? В церковь давно пора. — Поерзала на лавочке, приподнялась было, опираясь ладонью, напомнила сама себе строго: — Служба уже идет! — Но не поднялась, не встала, а как сидела, так и осталась сидеть, словно нечто более важное удерживало ее на скамье.

Ей необходимо было додумать, довспоминать тот случай: «Когда же это я из деревни воротилась? На следующий или в тот же день?» Помнит, что свекор пожалел для нее лошадь, и она до станции шла пешком. Шла босиком, сберегала туфли, торопилась, пыль не поспевала за ней. Помнит, повстречался на порожней телеге веселый парень, крикнул: «Молодайка, чо спешишь? Кабы дитенка не обронила!» И захохотал, озорник. Яков тоже озорной был, веселый, и смеяться охотник — хлебом не корми.

Анна Сидоровна улыбнулась, и свет перед ней опять задернуло слезами, и все вокруг расплылось в радужных искорках и лучах.

— Чего же я сижу? — недоумевала она. — Чего же? Ехала-ехала, и на тебе, служба идет, поди, скоро закончится, а я тут сижу и сижу…

Что же с ней происходит такое? Ведь это впервые в жизни: пришла молиться в церковь — и до паперти не добралась! Удивлялась, но не трогалась с места и, как никогда, ей хотелось вновь и вновь вспоминать.

Хорошо они на Трубной жили! Вечерами, если Яша возвращался с работы не поздно, они с ним выходили под ручку на Петровский бульвар гулять. Пройдут насквозь и Петровский, и Страстной, и Тверской. И как же любила она с мужем на людях пройтись! Идет — ног под собою не чует, так вся и млеет. Было же возле кого млеть. Гордилась она Яковом и еще тем гордилась, что поженились не по сговору родителей, а по сердцу, по любви. Это же понимать надо, если женятся по любви.

И опять ей припомнилась та медово-душистая копна сена у речки за огородами, где говорили они с Яшей про любовь. Ах, какой она счастливой тогда сделалась, когда впервые от него услыхала любовные слова! Один-единственный раз, один вечер говорил их ей Яша, а хватило на всю неразлучную жизнь.

— Домой надо идти! Что сидеть-то? — решила Анна Сидоровна и забеспокоилась: — Один он ведь дома. Один! Пока доеду, пока щи разогрею. Не холодную же картошку больному человеку есть, — проговорила буднично, обыкновенно, а невесть с чего полились из глаз слезы, текли и текли.

Плакала не от горя, не от жалости к себе или мужу, плакала просто так, облегчая душу. Сладко плакалось, легко, и душе становилось легче, будто таяла и отпадала с нее жесткая наледь, которую горячие молитвы в храме не могли растопить.

Старуха деловито вытерла слезы — некогда зря сидеть! И пошла, торопясь, к выходу, к арке, за которой виднелся не святомонастырский, а обычный уличный сквер.

Ясный день сиял над всем белым светом, чистые, голубые безоблачные раскинулись над землей небеса. Люди старались идти не по теневой стороне улицы, как летом, а по солнечной. Солнце, недавно еще неумолимое, стало желанным, милосердным и, охватив землю лучами-ладонями, бережно грело ее…

1966

Поселок Лосевка, весь в садах и грядках, раскинулся у дремучего леса. Партизанскими были эти места, и немцы всю Лосевку сожгли, ни единого дома не уцелело. Отстраивались лосевцы после войны заново на пепелищах, на яблоневых пнях. У поселкового Совета памятник: гранитные партизан и партизанка, сжимая автоматы, глядят на лосевскую жизнь. Хлопотливая жизнь, хорошая, мирная — все машут тяпками на огородах, окучивают картошку.

По дальнему краю поселка тянется улица Новопроселочная. Далеко она от памятника погибшим партизанам, от железнодорожной станции и поселкового Совета. Разрослась Лосевка, и десять лет назад начали строиться уже по опушке леса вдоль проселочной дороги. Селились здесь в большинстве не коренные лосевцы, а пришлые люди, обживались, сажали сады, и кто-то завез «веру во Христа». Принялась вера, расползлась реденькими ниточками по поселку, и прозвали лосевцы Новопроселочную улицу Баптистской.

Живет здесь и Анюта Кочетова, все знают, что она баптистка, называют ее так и в глаза и за глаза. Она не обижается, степенная, видная собой молодая женщина. Работает она в сберегательной кассе, домой идет через всю Лосевку и редко с кем не поздоровается. Тут все здороваются.

Шесть тысяч жителей в Лосевке, и думается Анюте, что знает она всех их, если и не по имени, то в лицо. Девушку, что пришла перед самым закрытием за деньгами, Анюта знала, хотя и знакомы не были. Дожидался ее парень, прислонившись в дверях, не лосевский, чужой. Переглядывались они — как перебрасывались солнечным зайчиком, так и прыгала радость в их глазах. От этой радости невзрачная девушка казалась красавицей, и все оттого, что ее милый рядом, и они вместе пойдут домой, и надеется, наверное, эта девчушка на долгое, длиною во всю жизнь, счастье. «Ну что же, — подумала Анюта. — Пошли ей Христос!»

Анюта бесстрастно отсчитывала десятки и с потаенной болью пожелала: «Вот если бы счастье, как деньги, можно было бы класть про запас на сберкнижку. Много у тебя счастливых дней, ты их откладываешь, припрятываешь на черный день, и достаешь потихоньку, по одному счастливому денечку, когда наступают черные дни».