Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

А она то загорится, то захолодеет, насмешничает над ним, а помани он пальчиком, спрыгнула бы со стога и побежала бы на край света за ним босиком. Ах как он враз ей приглянулся! На ильин день она себе коленки в церкви отмяла:

— За Яшку Петухова пошли выйти, господи. За него!

Вымолила. Две недели прошло после Ильи, заслали Петуховы сватов. А еще до сватов целовались они с Яковом за огородами возле речки под свежей копной. И говорила она Яше, что цветочек-василёчек он, и незабудочка, и солнышко, и мил дружок.

Мать настаивала, чтобы свадьбу сыграли не скоро, а погодя. Если уж не на тот год, на красную горку, то в этом году на покров. Девка самую уборку побыла бы дома, пособила бы еще. А Нюшка как заголосит: «Больно нужно хребет на вас ломать! Просватали, так выдавайте». Окрутили их в сентябре, и тут же Анна Сидоровна Петухова с мужем укатила в Москву.

Снимали комнатку на Трубной площади. Яков работал счетоводом на дровяном складе где-то далеко. Возвращался со службы в восьмом часу вечера, а у Анны хватало времени с хозяйством управиться и по магазинам поглазеть. А уж церкви все исходила. Года не пожили, началась германская. Забрали Якова в солдаты… Анна Сидоровна уехала в свою деревню, жила у свекрови, работала в поле, как хороший мужик, блюла супружескую верность, ждала мужа. Молилась о нем каждодневно перед образами, а по воскресеньям в церкви просила бога, чтобы сохранил его. Вымолила, воротился Яков с войны живой. Снова жили в Москве, и, хотя было голодно, холодно и жутко, дух захватывало от невероятной, сказочной перемены. Переворот! Царя нет! «А как же бог? — диву давалась Анна Сидоровна. — Невозможно же, чтобы и без царя и без бога?»

Бог остался — в церквах служили, и вновь она молилась, выпрашивая ребеночка. Хорошо уже жили, три кашемировых шали у нее было, когда родился сынок. Племянницу Галю в няньки взяла.

Бывало, как вырядится Анна Сидоровна идти к обедне или к тетке в гости — пава! Городских нарядов не уважала, одевалась в широкие юбки, цветастые кофты и платки, как на родной стороне. Не любила ходить в кино, в театр, за всю жизнь, может, разика три и была, чуть ли не силком водил ее Яков. Он и книжки разные читал, а она лишь Библию да Жития святых. Что в книжках путного? Одно вранье сочиненное, а в Библии, в Завете — подлинная истина: что с людьми было допрежь, что будет потом.

— Ахти, чуть не проехала! — воскликнула Анна Сидоровна на Трубной площади, где пересаживалась на другой троллейбус, который прямехонько к самому монастырю подвезет.

Пересела. Пока стояла, дожидаясь, потосковала растревоженной душой. Вот он ведь, тот дом, где начинали они с Яшей семейную жизнь. Полвека с лишком прошло, а кажись, загляни во двор — и увидишь скособоченный флигелечек. Заглядывала лет пять назад, нету флигеля, напрочь сломали и посадили цветы.

Комнатка у них, у Петуховых, была махонькая — не повернуться, а как народился Федя, подали они заявление — и дали им в переулке на Самотеке большую на втором этаже. И теперь там живут, со всеми удобствами — ванная, телефон. Соседей на кухне семеро — тесно. Да что поделаешь, надо ждать, пока Яков помрет. А как похоронит его, то соединится с племянницей Галей, обменяют свои комнаты в разных районах на отдельную квартиру. Вот тогда Анна Сидоровна отдохнет! И погуляет, сколько захочется, и на бульваре посидит, и в церковь каждый божий день ходить станет молиться за упокой новопреставленного Якова, на кладбище будет ездить, могилку обряжать. На все лето закатится в деревню к золовке. Ах, какая же там благодать! Ни пыли, ни грохота, ни гомона. Трава зеленеется, вербы колышутся…

В деревне очень побывать хочется, уж не перед смертью ли? Да вроде бы и не с чего помирать. Тут кольнет, там стрельнет, а полежит, отдохнет — и здорова. Три года не была в деревне, с тех пор как Яков ногами занемог. Еле-еле по комнате с палкою шаркает, целый час от одного угла в другой идет. И сиди при нем! Подай, прими, принеси умыться. Господи, когда же он руки развяжет ей? Она ведь сама стара и слаба, в чем душа держится? Спасибо, сестра его младшая, Ольга, ездит каждую неделю мыть Якова. Гостинцев привозит — торт, пирожные, просит шепоточком: «Аня, ты Яшу не обижай!»

Обидишь его! Сам ее обижает, самовольник неблагодарный. Хулиган! Раз как-то добрался до кухни, когда она суп варила, и говорит:

— Иди скорей в комнату, Нюша! Твой Яков мертвый лежит.

Эва! Сам себя покойником обзывает. Может быть, умом тронулся уже? А книжки читает, радио про политику слушает, будильник целыми днями то ломает, то снова складывает — делать-то нечего ему.

Врач районная приходила — молодая, добрая, сказала, что на ноги он уже не встанет, такая болезнь, а сердце у него хорошее, нормальное, и будет он себе потихонечку жить да жить. Сказала — словно бы успокаивая Анну Сидоровну, а она так и ахнула в душе: сколько же ей, бедняге, мучиться еще?

Вот он, Новодевичий, красавец. Приехала!

— Боже милосердный, возьми его к себе, Якова, раба твоего! — истово взмолилась Анна Сидоровна, еще и до церкви не дойдя.

Терпения не хватило подождать до храма со своей просьбой. Вот уже где она помолится от всей души! Там, в Нечаянных радостях, и молилась-то вроде бы не в охотку, а по необходимости. Зато здесь, на привычном месте, домолит.

В храм Анна Сидоровна не вошла сразу. Да и что спешить? Вон и народ дожидается, старушки на скамеечках сидят. Передохнет немного и она. А потом взойдет и станет молиться, все отмолит, в чем грешна за неделю, в чем нагрешила с сегодняшнего утра. Села на лавочку у кладбищенских ворот, вздохнула, словно ношу свалила — боже, как вокруг хорошо! И травка, и могилки, и тишина. Толстые стены отгораживают от всего мира, от злобы и суеты. И квартира, и кухня, и соседи сейчас от Анны Сидоровны за тридевять земель. Надька-змея позавчера взялась ее, старую, срамить:

— Как вам не стыдно, Анна Сидоровна, молитесь, по церквам ходите, а от мужа хотите избавиться, как от ненужной вещи. Любили же вы его? Был он вам мил! Если бы не было у вас Якова Федоровича, то для кого вам сейчас на свете жить?

«И вправду, для кого? — ухнуло что-то в груди Анны Сидоровны и покатилось от горла, как камень в пустоту. — Для кого?» Но, не желая задумываться, загремела привычно:

— Молчи, не лезь ко мне, дура! Хватит, пожили мы с ним, нажились вдоволь! Я бога о божеском прошу!

Сегодня в Нечаянных радостях просила, надеялась, что снизойдет господь, услышит, внемлет. И сейчас вот просить о том же приехала сюда. Помолится, потом можно будет и к подруге съездить. Воскресенье, ни дочки, ни зятя, ни внуков дома у подруги нет. Что им, двум старухам, надо? Чаю попьют, новости обскажут, пожалятся одна другой на свое житье, повспоминают родную деревню, кто помер, а кто еще живой. Посидит она там часиков до четырех, а оттуда двинется к вечерне на Воробьевы горы. Уж там-то давным-давно не была. Небольшая церковь, а стоит знатно, как ни один храм на Москве. На зеленом обрыве подымается, а внизу Москва-река, а за речкою весь город, сколь хватает глаз.