Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

— Точно! — хохотал Виктор. — Ну вылитая мамуля моя в свои лучшие дни!

Перестав дурачиться, тетка села возле племянника на садовую скамейку и, грустно глядя на него, спросила:

— А были у твоей мамули лучшие-то дни?

Виктор замолчал, услышав в голосе тетки упрек. Конечно, мать все рассказала ей, когда тетя Варя была проездом в Москве, а в Берлине ей все рассказал дядя Костя. Каждый из них оценивал щекотливое семейное событие со своей стороны, противоположной другой стороне своими принципами. Но ведь Виктор смыл кровью свой тот негласный позор! На войне не спрашивается, как в кого попало, спереди или сзади, и кровь есть кровь с неоспоримым правом смывать грехи, и все равно, откуда она вытекает, из сердца или из пятки. Тетя Варя ни о чем не расспрашивала Виктора, но по ее умалчиванию он догадался, что милая, добрая тетка не одобряет ни его самого, ни свою сестру за тот рискованный шаг, какой предприняли они, Виктор и мамуля.

— Витя, мы письмо получили от твоих. Просят, чтобы ты, когда будешь ехать в Москву, телеграмму им дал. Они хотят встретить тебя. Доставь им эту радость.

Ах, не то она хотела сказать, не то хотел он услышать! Он просит тетю Варю уговорить мужа оставить его у себя на службе, не увольнять в гражданку. Значит, Травкин не согласился.

— Попроси его еще раз. А, тетя Варя? Он для тебя сделает, — повторял Виктор, провожая тетку до госпитальных ворот, скача на одном костыле, взмахивая свободной рукой, будто молил о помощи.

— Устал ты, Витюша, — пожалела она его, скачущего. — Отдохни. Давай посидим, — и показала на скамейку в тени за пышным, доцветающим кустом сирени. А когда сели, сказала, будто за этим и позвала сюда, в укромный уголок: — Я уже просила… — Тетка помолчала и нехотя произнесла: — Это он все из-за того… Как ему пришлось взять тебя… Сказал мне, что это самое черное пятно на его совести и в его жизни. Я не могу его больше просить, Витя. Извини. Мне его жалко. Он не только тебе не простил. Он себе не простил. Наверное, ему легче будет, когда ты демобилизуешься, уедешь… — Тетя Варя улыбнулась грустно и трогательно, вспомнив что-то далекое и приятное: — Помнишь, я рассказывала тебе, как мы с ним познакомились? Крикливый ты был. Сижу я на лавочке на бульваре, баюкаю тебя, а ты орешь, соску выплевываешь, а тут идет молодой красноармеец и говорит: «Эх, барышня, что же вы ребенка не так трясете. Давайте мне, покажу как надо». Это он познакомиться со мной захотел, а я не знала, и поверила, и отдала тебя. Он присел рядом и нянчит. Вот идет старушка, увидела нас и говорит: «Какие же вы оба молоденькие, славные, и дитеночек ваш славненький. Первенький?»— спрашивает она, а я молчу, онемела от стыда, сижу красная как свекла. А Костя, я еще и не знала, что его Костей зовут, отвечает ей: «Первенький, бабуся, первенький он у нас!»

Тетя Варя замолчала, глаза ее повлажнели, она достала из сумочки платочек. Виктор сидел понуро и ни о чем не спрашивал. Он и сам знал, мать ему рассказывала. Сын у Травкиных родился в Средней Азии, где они тогда жили, заболел малярией и умер, и больше у тети Вари детей не было.

— Ты понял меня, Витя? — печально и значительно спросила она.

Конечно же он ее понял! Не о таком сыне, как Виктор, мечтали она и муж. И не таким, как племянник, вырос бы их сын, которого Виктор не сумел им заменить. Пороху его душе не хватило. А вот у матери хватило! Мать сделала все, как придумала сама! Он ощутил вдруг не изведанное доныне чувство: ненависть к себе самому. Он ненавидел себя самого так, что готов был размозжить голову о стенку. Почему он не сумел отстоять у матери право решать самому свою собственную судьбу? Почему все решила она? Как все было бы дальше, если бы не приехал тогда так вовремя дядя Костя?

О том приезде генерала Виктору не хотелось вспоминать. Он всегда считал, что некрасивый его поступок давно забыт дядей, как и им самим. Они между собой никогда не говорили о их встрече в Москве в сорок третьем. «Стоит ли старое ворошить?» — думал Виктор. Но оказывается, все обстояло иначе. Не простил Травкин себе своего великодушия, не позабыл Витькиного позора. Да и как было забыть, если племянничек всегда торчал перед глазами?

— Почему он держал меня при себе? — спросил Виктор, надеясь услышать утешительное объяснение. — Мог отослать в какой-нибудь полк. И выглядело бы нормально, дескать, не хочет командир дивизии разговоров, что пригрел родственника в своем штабе.

По взгляду тетки Виктору стало ясно, что не следовало задавать этого вопроса.

— Травкин боялся отпустить тебя в часть, чтобы ты там коленца какого не выкинул.

— Не доверял?

— Не в том дело, Витя, как он мог быть спокоен?

И Виктор понял. Все это время, с того проклятого для Травкина дня, ему, генералу, пришлось жить в страхе, чтобы племянник спьяну сам кому-нибудь не разболтал. От этой мысли его обдало холодом, потом жаром, он густо покраснел, отвернулся и сказал:

— Ладно. Отобью домой телеграмму. Я же знаю, мамуле моей страсть как охота помахать на перроне букетом.

— Жестоко говоришь о матери, Витя.

— Это я-то жестокий? Я слюнтяй и лапша. Это она обошлась со мной жестоко. — И не совладал с собой — то ли вздохнул тяжело, то ли всхлипнул и, стыдясь своей слабости, весело сказал: — Ну и закатим мы с мамулей пир. На всю квартиру! Проснулся вчера рано утром, не было шести. Окно распахнуто, голуби откуда-то взялись, цокают по подоконнику, курлычут, и слышу — что-то знакомое, похожее на дождь, шуршит во дворе, а из окна так запахло Москвой, нашим двором, аж сердце защемило. Выглянул, а это солдат поливает из шланга кусты. Ух как мне домой захотелось!

Накануне отъезда Виктора тетя Варя собрала застолье, справила проводы. Не кто-нибудь уезжал от Травкиных, а родной племянник. А он в одиночестве, пока не было гостей, ходил с рюмкой вокруг накрытого стола и снимал пробу, заливал обиду. Знал, что нет у него права обижаться, но сердце не смирилось.

Полтора года и в мирной жизни не короткий срок, а на войне в пять раз длиннее. Покатились они вместе, генерал Травкин и его адъютант, по всяким дорогам — и по тем, какие значатся на картах жирной чертой, и по тем, что тонюсенькой линией. Белоруссию проехали всю и насквозь всю Польшу. Перемахнули Одер на «виллисе» по понтонному мосту. Воевали не хуже людей, хотя и не в первом эшелоне. Но война на войне везде война, пуля достанет и в последнем. Предоставлялась и генеральскому адъютанту возможность попасть в посмертные герои.

«Жалеешь, что не попал?» — спросил сам себя Виктор, отходя от очередного графина, и не удивился честному своему вопросу.

Собрались гости, помощники и заместители Травкина, выпили порядком за отъезжающего, а еще раньше в честь Победы, потом снова за старшего лейтенанта Курносова, уходящего в запас, за дальнейшую его успешную гражданскую жизнь.