Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

— Скажи откровенно, дядя Костя, скажи на прощание, плохим был я у тебя порученцем? — спросил Виктор, презрев приличие и не опасное больше постороннее мнение. Вот так вот просто встал и спросил.

Мечтал задать этот вопрос с гордым достоинством, а получилось пьяно и слезливо, и было мучительно стыдно оттого, что приходится выпрашивать себе похвалу. Он стоял и трезвел, ждал, не садился, угадывая, как неуспевающий школьник, какую отметку поставит учитель в классном журнале.

— Витя, милый, о чем ты? — вмешалась моментально тетя Варя, похожая сейчас сильнее обычного на мать. — Дядя Костя хвалил тебя в каждом письме ко мне. Помнишь ведь, — обратилась она к мужу, — ты писал, что отпустил Виктора временно по его просьбе в роту и Витя там показал себя с хорошей стороны?

— Ха, тетя Варечка! — обрадованно воскликнул Виктор, чувствуя, каким он стал легким и ярким. Тетка вспомнила именно тот случай, о котором Виктор мог говорить без конца. Но было что рассказать! — Мы их, гадов, накрыли тепленькими. Пшенная каша в чугуне не успела остыть. Застрял наш грузовик. Полесье как джунгли! Стоим и думаем, в какую сторону идти? И вдруг ветерочек на нас подул и запахло дымочком. Чувствуем, собираются бандюги завтракать, заправляют салом кулеш. Они за ложки, а мы им: «Руки вверх!»

Про горячую кашу в бандитской землянке рассказывал Виктору лейтенант Ионин, командир взвода, где в декабре сорок четвертого порученец генерала Травкина был несколько дней в командировке. Ионин взял его на вылазку, но в бой не пустил, зная, во-первых, чей племянник лейтенант Курносов, а во-вторых, опасался, что штабной офицер, не имеющий боевого опыта, может испортить план действий. Бандитское логово было выслежено, каждый шаг заранее рассчитан. Виктор вместе с шофером дожидался в кабине грузовика. «Не доверили — не надо, — думал тогда Виктор. — Но что будет, если операция не удалась, если вспугнутая, озверевшая шайка вывалится сию минуту из леса на недвижимый, заглохший «студебекер»?»

Колючей мыслью этой, нервно хохотнув, Виктор поделился, будто в шутку, с шофером, юным ефрейтором, молчащим от застенчивости. Ефрейтор ответил:

— Не бойтесь. От нашего лейтенанта не уйдут. Я вот думаю про другое. Пошли наши своими ногами, а кого-то из ребят принесут на руках?

Принесли двоих, младшего сержанта и рядового, того, что перед уходом постоял вместе с шофером и покурил. Поэтому и запомнилось Виктору белокожее лицо с густым румянцем, белесыми ресницами, забавным носом — топориком и пухлыми, растянутыми в улыбке губами. Совсем еще был пацан, лет восемнадцати, а младшему сержанту исполнилось двадцать.

Оба убитые лежали на снегу на носилках, смастеренных из досок, выломанных в бандеровской землянке. Виктор, вглядываясь в очень красивые лица, успокоенные глубоким сном, тихонько проговорил:

— Может быть, они еще живы?

Шофер, морщась от подступивших слез, помотал головой и полез в кабину, долго там стучал железками и сиденьем, вытащил плащ-палатку и накрыл ею обоих покойников.

Бандеровцы, четырнадцать человек со связанными назад руками, переминались тут же, топтали свежий снег, запорошивший след колес машины. Были они обыкновенные на вид деревенские мужики в валенках и кожухах, патлатые и небритые. Один хлопец еще, видать, и не начинал бриться. Он стоял позади всех, и у него не переставая дрожали губы. Все они не разговаривали между собой, не переглядывались, а молча и равнодушно глазели на солдат, выпихивающих «студебекер» из снежной каши.

Виктор, отчасти по обязанности, но больше от нетерпеливого стремления показать, что он здесь недаром, опросил арестованных, записал фамилию каждого, имя, отчество и год рождения. Отвечали они хмуро и не сразу и, может быть, называли чужие имена и фамилии. Пятеро оказались его ровесниками. Он усмехнулся, спросил:

— Ну, разбойнички, а кто вы в основном? Полицаи? Немцам служили?

— Не тебе же, легавый, — буркнул набычившийся мужик, похожий на неандертальца.

А стоявший посередине арестованных парняга лет тридцати с русой бородкой, синеглазый, узконосый, какими рисуют святых на иконах, пошевелил плечами под коротеньким и тесным ему черным кожушком, переступил высокими, стройными, в немецких штанах и советских начсоставских сапогах ногами и, нагло глядя, сказал:

— В основном, товарищ лейтенант, мы есть дезертиры. А полицаи — это мы после.

Говорил он с западно-украинским акцентом и с откровенной насмешкой.

Виктор закрыл блокнот, спрятал его в планшет, застегнул кнопку, и только тогда опроверг:

— Я тебе не товарищ, бандеровская сволочь!

В тот же день лейтенант Курносов занимался расследованием злодейского убийства, происшедшего минувшей ночью. Труп неизвестного, голого по пояс, с выколотыми глазами и вырезанной звездой на груди, увидели жители Осиновки утром. Лежал он на льду у колодца. Люди Ионина пригнали в Осиновку бандитов около полудня — деревня была недалеко от той чащобы, где их взяли. Курносов не сомневался, что убили именно они и бросили на виду для устрашения деревни, чтобы никто не признавался ни в чем, не проговорился бы энкаведешникам.

Старый дед с седыми редкими прядками до самых бровей, тоже седых и лохматых, держа в руках шапку, и молодая девушка с испуганными, заплаканными глазами скорбно стояли над убитым. На все вопросы Виктора они только пожимали плечами. Девушку позвал строгий женский голос, она послушно удалилась, и тогда дед как бы между прочим негромко проговорил:

— Треба вам, товарищу командир, допросить ту бабу, чья хата першая от колхозной клуни.

— Она что-нибудь знает? — живо спросил Виктор, но дед не ответил, нахлобучил свой облезлый треух и пошел прочь.

Виктор обескураженно смотрел ему в сутулую спину, в заплатанный кожух. «Ну и народ! — подумал он. — Кого же им теперь бояться?»

Дед вошел на свое подворье, стал за плетнем и повертел головой, поглядел на стороны и еле заметно кивнул Виктору. Потом погодя еще раз кивнул. Сомневаться не приходилось, дед подзывал его к себе. Виктор неспешно, словно очень задумался и смотрит себе только под ноги, пошел к старику. Разговаривали они, присев за хатой на сломанную телегу без колес.

— Скажу, шо слыхал от снохи своей, а она знает от других баб. Они все знают, только молчат, бо сильно боятся. Кому же охота убитым быть. Вот слухайте. — И дед рассказал о том, как тетка Кристина, хозяйка хаты, ближней от заброшенного колхозного сарая, разобранного наполовину на доски, вышла ночью глянуть на своего кабанчика, целый ли он в своем закуте. И вдруг раздается из сарая страшный стон и громкая ругань, и видится между досок свет…

— Сколько она слыхала голосов? — нетерпеливо спросил Виктор.