Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

Конечно, рассуждал Мизи, этот толстый человек с Нижнего базара не станет врать, потому что на Нижнем базаре самые свежие, самые правдивые новости: рядом железная дорога и вокзал. А вот на Верхнем базаре соврут про чего хочешь: там по воскресеньям барахолка, всякие старые вещи продают. А старьем-барахлом как торговать? Не обманешь, так не продашь. Волей-неволей врать привыкают и потом уже по привычке врут про все подряд.

— Начинается! — крикнул Мизишка, влетая самым первым на церковный двор, где под руководством Сухолобова верующие женщины застилали плюшевыми оленями стол.

Вот тут-то Никифоровна и произнесла свою знаменитую речь, отрывки из которой цитировались на обоих базарах и само собой во дворе.

— Будьте вы прокляты, хамы! Бог вам нужен? Деньги вам нужны, вот оно что! — И швырнула на землю к желтым, не достающим до пола ногам оленей маленький ключик: — Нате, жрите, подавитесь моими свечками, хай они у вас в глотках позастреют!

Дальнейшие события и заботы на три дня приковали Мизишку к забору и спасали от неминуемой гибели. Он неизлечимую чахотку получил бы от разлуки с друзьями. Был Николай — нету Николая. Была Фатима — нету Фатимы.

— Ай, Фатима! — еще не проснувшись окончательно, услыхал Мизишка возглас матери. — Ай, Фатя-джан!

«Фатя приехала или это снится?»— попробовал подумать Мизи, но не успел. Вполне ощутимые, тонкие и крепкие Фатины руки выхватили его из-под простыни, и теребили, и ласкали, и упрашивали:

— Проснись, Мизи, миленький. Проснись, джанчик мой! Открой свои золотые глазки.

Пожалуйста, не жалко, Мизи открыл. И прямо лоб в лоб увидел большие горящие глаза Фати, как два черных пылающих костра. А слезы из этих костров текли так густо и быстро, будто кто-то нарочно пускал их спринцовкой изнутри.

— Мизи, что тебе говорил Николай? Куда он уехал? Что он подумал обо мне?

Сердце Мизишки затрепетало, ладошки сами потянулись отереть слезы Фатимы. Он и сам зарыдал бы, если бы не продолжал еще спать немножечко, но иная ужасная мысль вдруг пробудила его: в трусах он или без трусов? Успокоился: ух, все в порядке. А то вот неожиданность — чужая женщина в доме, а он голый, айя-яй!

— Что Николаю наврали обо мне? Как он мог поверить? Он совсем разлюбил меня или не совсем?

— Не знаю, — пожал остренькими, тепленькими плечами Мизишка и, стремясь изо всех сил помочь Фатиме, а заодно высвободиться от слез и объятий, переложил ответственность на другую личность: — Тетя Маруся знает все!

Чернокудрый смуглый вихрь, завернутый в розовый ситец, прежде чем помчаться к Никифоровне, влетел на галерею Карахановых и с самыми что ни есть кощунственными пожеланиями тете Лейле и тете Зейнаб бросил на пол многострадальный медный поднос, вполне еще годный для шумовых целей. Гром получился как на сцене.

— Кого уронили? — появился в своей персональной ложе дедушка Ибрагим и, увидев бушующую Фатиму, не послал ей утреннего привета, а разворчался: — Вах-вах, один есть, другого нету. Невеста нашлась, жених уехал. Есть седло — нету коня. Как в кино, ищут то, чего не теряли. Не двор, а тэатр! Аршин мал алан. Спэктакль! — заключил аксакал, упирая на букву «э», показывая этим свое неодобрение.

А розовый смерч пронесся к церковным воротам и затрепыхал у стеклянной двери тети Маруси.

— Кто там колотится, открыто ведь! — крикнула Никифоровна и вышла глянуть.

И не устояла на крепчайших ногах, плюхнулась на табуретку, которая, даже не скрипнув, с готовностью приняла груз. Табуретки Никифоровне делал знакомый столяр по специальному заказу, и хоть битюга в них запрягай — не ломались и не скрипели.

— Ой, тетя Маруся, что они со мной сделали! Они совсем погубили мою жизнь! — заголосила Фатима, вцепившись в свои распущенные волосы, раскачиваясь из стороны в сторону, как самая правоверная мусульманка на поминках.

Она повалилась на топчан, уткнулась в подушки, набитые слежавшейся ватой, будто орехами, и рыдала так горько и громко, что страшно было одновременно слушать и смотреть. Мизи крепко зажмурился. Он прибежал следом за Фатимой и сел на тети Марусиных порожках. Не мог же он вылеживаться дома, когда бедная Фатя мечется босиком по колючим камням.

— Кончай этот свой шахсей-вахсей и давай плакать нормально, — прервала наконец тетя Маруся Фатиму. — Лучше расскажи-ка, девка, а я послушаю, как ты собираешься замуж выходить за мясника.

— Я собираюсь?! — подхватилась с топчана Фатима. — Я умереть собираюсь! — раскинула она свои тонкие руки вокруг себя. — Вот что я собираюсь! — И заплакала тихо: — Я одного Колю до самой смерти любить буду-у-у. Он меня… Он ме-ня-я, — скулила она жалобно и нежно.

— Что он? Что? Ну, говори! — чуть не опрокинула свою табуретку тетя Маруся.

— Он меня Фиалочкой называл! Фиалочка, говорил, ты моя черноглазая! — проплакала нараспев Фатима и сквозь слезы спросила: — Коля на этой тахте спал, да? — И, получив утвердительный ответ, заревела громче и гладила облезлый до веревок ковер как какую-нибудь шикарную драгоценность. — Ой, я умру! Ой, я умру… Умру-у-у!

— Мизи, позови скорее маму, если она еще на работу не ушла, — послала Никифоровна единственного мужчину, а сама принялась отпаивать Фатиму холодной водой из большой кружки.

Как негодовали они — Мизи, Никифоровна и Хадича, когда Фатя поведала им о злом умысле коварных теток:

— Каждый день мне открытки с цветочками присылали: «Дорогая племянница, живи в селении спокойно, дыши полезным горным воздухом, заботься о нашей старенькой бабушке. Писем от твоего жениха Николая пока еще нет. Когда будут, сообщим немедленно». Вот как они сочиняли! А когда провожали меня в аул, уговаривали: «Забудь наши ссоры, Фатя-джан. Чего в семье не бывает, мы ведь родные. Мы сделаем для тебя все, как ты пожелаешь. Хочешь за русского — выходи, хочешь за еврея — выходи. За кого хочешь выходи, нам не жалко…» А перед отъездом просили: «Пожалуйста, не говори соседям, куда уезжаешь. Смеяться станут над нами, несчастными, скажут: «Одна племянница у Карахановых, и ту кормить не хотят, отправили в горы к старой бабке».

— Шакалки хитрые, — определила породу Фатиных теток Хадича.

— Змеи подколодные, — отнесла их Никифоровна к отряду пресмыкающихся подкласса чешуйчатых.

— Заразы, — высказался и Мизи, решив, что сегодня всем можно.

— Не твое дело! — шлепнула сына пониже спины Хадича и выпроводила с веранды.

«Вот она, благодарность!» — приблизительно так подумал Мизи, всхлипывая в зарослях тугих, как капуста, георгинов. Не он ли самый преданный Фатин друг? Не его ли посылают туда-сюда, когда необходимо? О чем же шепчутся без него сейчас эти неразумные женщины? Ясно, замышляют месть. Но какую? Поубивают теток? Нет, это все же жестоко. На убийство они не пойдут. Но отмщение должно состояться! Можно наловить в сараях мышей и напустить в комнаты Караханих. Можно влезть на крышу и бросить кирпич в дымоход карахановской печки. Все можно! Но почему они не спросят мнения Мешади-бека?