Евгения Сергиенко - Штрафной батальон

— У-ра-а!

Но Фатима, оглядываясь по сторонам, запретила радостные вскрики и повела Мизишку в прохладный и полутемный зал, где единственный ожидающий пассажир похрапывал на скамье с надписью «МПС». Он, по всей вероятности, был честный человек, потому что доверял другим: закрыл лицо папахой и не боялся, что украдут его хурджуны.

Вынув из красненькой сумочки листок и авторучку, Фатя писала. Но ручка, наверное, была плохая, или бумага слабая — перо то цеплялось, то протыкалось насквозь.

Радио объявило, что поезд «Баку — Москва» прибывает на первый путь, а Фатима все писала, и красный свет от сумочки позолотил на ее щеках слезы.

Зачем же плакать, думал Мизи, если все кончилось благополучно? Ах да, ведь не кончилось еще, поезд не пришел и не ушел, и по перрону гуляют продавцы с Нижнего базара.

— Мизи, слушай меня внимательно, — начала объяснять Фатима внятно, как будто деление или умножение по арифметике. — Вот тебе рубль. Не потеряй. Держи крепко. Знаешь почту здесь на вокзале? Когда я уеду, пойдешь и отдашь женщине, которая сидит там, этот листок и деньги. Скажешь ей: «Примите, будьте добры, телеграмму». А ну повтори.

Мизи повторил слово в слово, и Фатима отметила Мизишкино старанье поцелуем.

Засмущавшись, награжденный оглянулся на спящего человека: хорошо, что спит и не видит, как Мизи один на один целуется с девушкой. Люди ведь всегда больше говорят, чем знают!

Уже и поезд прибыл, и пассажиры, повыскакивав в одних безрукавных майках, набросились, как голодные, на тарелки с борщом, расставленные под навесом. Уже проводники принесли из будки в больших чайниках кипяток и без чайников прогулялись к буфету. Наконец и Фатя пробежала в вагон…

Она посылала воздушные поцелуи из-за стекла вагонного окна и показывала рукой в ту сторону перрона, где находилась почта.

Мизи все отлично запомнил и уяснил, как следовало ему поступать дальше: тете Зейнаб и тете Лейле ничего не говорить, а маме и Никифоровне передать привет от Фати, и если будет сдача от телеграммы, то купить себе мороженое. Лучше, конечно, два — Витьке тоже. Нельзя забывать старых друзей, мало что в жизни случится? На кого положишься тогда, как не на верного друга?

Колеса Фатиного поезда не успели сделать первый оборот, как Мизи полетел отправлять телеграмму. О если бы продавцы с Нижнего базара знали, кому она и от кого! Они свирепой толпой бросились бы догонять Мизишку.

— Мальчик, правильно? «Встречай, целую, люблю», — спрашивала тетенька, читая Фатин листочек.

— Лублу, — подтвердил Мизи, еле разжав губы, потому что упирался подбородком в барьерчик — выше не доставал, и то тянулся на цыпочках.

— Подпись неразборчива. Фиалочкин, да? Это такая фамилия?

— Н-н-эт. Это Фиалочка. Цветок. Он ее так называет. А фамилия — Караханова Фатима.

— Вот как? Племянница сестер Карахановых, что приехала на каникулы из Москвы?

— Угу, — улыбнулся с трудом Мизи, ибо трудно и держаться лицом и улыбаться. Но он обрадовался, что умеет, оказывается, с первого раза отвечать на вопросы посторонних людей, и сказал: — Фатя сейчас прямо без ничего уехала в Москву обратно к Николаю.

— Неужели? Вот новость! Мальчик, возьми скорее сдачу!

…Кто не испытывал того блаженного чувства облегчения, избавившись от забот, когда сделано все, что в твоих силах? Хочется смеяться, хочется петь. Мизишка пел, идя легким шагом со станции:

И ни один дурак не в состоянии догадаться, о чем распевает Мизи во все горло! Он ведь не кричит, что уехала Фатима. Но как это чудесно, просто гора с плеч!

Импровизировал Мешади-бек, бессознательно доказывая, что если и не было беков в роду Гусейновых, то ашуги определенно были!

Но вдруг победная его песня оборвалась. Он увидел, как из переулка, который вел от Нижнего базара, выскочили на центральную улицу пенсионер Петрович и дедушка Ибрагим. Как быстро они мчались! То есть они, наверное, думали, что бегут, как на соревнованиях по физкультуре, и поднимали своими чувяками пыль сильнее, чем обычно.

«Надо спасаться! — подумал Мизи, сворачивая в сторону. — Они пронюхали про Фатин отъезд и бегут, чтобы сказать теткам!»

Но седоусые приятели, заметив молодого своего соседа, не прервали целеустремленный бег.

— Что случилось? — бросился к ним Мизишка, предчувствуя, что рушится спокойная жизнь, и на него опять наваливаются заботы.

— Выборы, — задыхаясь, ответил дедушка Ибрагим. — Вах-вах, снова церковный совет выбираем!

— По ходатайству верующих пришло разрешение из епархии, — как взрослому объяснил Мизишке пенсионер Петрович.

— Почему же мы стоим здесь?! — крикнул Мизи, устремляясь навстречу событиям. — Ура-а-а! Может быть, выберут тетю Марусю!

Из-за угла, дожевывая обед худыми мученическими щеками, застегивая на ходу портфель, бежал несчастный мусульманин товарищ Сулейманов. У него был такой свирепый вид, как будто объявили газават, и он, не дообедав, мчался захватывать цитадель неверных.

«Эх, хорошо бы, чтобы на этот раз выбрали тетю Марусю!» — думал Мизишка.

Учительница, правда, объясняла, что бога нет, и Николай говорил, что религия — дурман и опиум. И дедушка Ибрагим говорил, что одному Аллаху известно, есть бог или нет… Но если и нет бога, церковь же есть? А раз церковь есть, то работать в ней должны хорошие люди. А Мизи всю жизнь горою стоял за хороших людей, и если бы сумел сформулировать свой лозунг, то провозгласил бы на весь мир: «Да здравствуют хорошие люди!»

Навстречу Мизишке на своей полуторке проехал на консервный завод знакомый шофер Азиз и помахал мальчику из кабины. Автор упоминал о шофере Азизе, надо же и ему что-то сделать? Не говорить же о том, что Азиз неприлично ругался, потому что за полуторкой тянулся красный ручей, вызывая осуждающие замечания прохожих? Но шофер был совершенно ни при чем, виноваты были сами помидоры. Они созревали по всему району разом в один день, их не управлялись собирать, и грузовики довозили на завод лишь неполные кузова томатного сока…

А внизу, в начале улицы, по которой бежал Мизи, шелестели о ракушки волны. Маленькая девочка, белокурая, как мифический Амур, смугленькая, как капелька виноградного меда, строила что-то незыблемое из ракушек и песка и напевала:

Волны голубыми шлейфами подметали строительную площадку голопузенького зодчего. Бронзовотелое ленивое лежбище загорающих отдыхающих слушало девочкину песню, которой подпевало само море.