Виктор Тельпугов - Полынь на снегу [Авторский сборник]

«Пекарня — не пекарня, склад — не склад! — Командир запустил руку в один из мешков по самый локоть. — Кто пекарить учен?»

«Я могу, — шагнул вперед пожилой солдат. — До войны в Саратове по этому делу работал».

Молодые с завистью и надеждой глянули на него, а командир сказал:

«Ну, вот что. Немец может явиться в любую минуту. Я всем десантом рисковать не могу. Один тут управишься?»

Солдат вместо ответа начал решительно закатывать рукава.

«Молодец! А остальные — кру-гом!»

Он был немножко поэт, а главное — никогда не терял присутствия духа, потому добавил:

«Шагай в болото, моя пехота!»

Под утро с двумя духовитыми, горячими буханками под полами шинели саратовский пекарь явился к своим.

«Только я за порог, а он тут как тут».

«Не заметил?»

«Не-е! Я ж, товарищ командир, не просто пекарь, я пекарь-десантник».

Сказал так и рухнул к ногам товарищей. Думали, объелся там, в пекарне, непропеченным хлебом, кинулись к нему, сдернули одежонку, а у него живот провалился и совсем прилип к позвоночнику. Кто-то понимающе вздохнул:

«Голодный он, как пес, вот и все».

Привели пекаря в чувство, осторожно, как малого ребенка, накормили, а он:

«Нынче к ночи сходить бы еще, а? Немец только днем печет — каждого куста тут боится. Вот и буду с ним в пересменку. Надо ж нам силенок набраться, товарищ командир?»

«Надо».

И пошла в той пекарне круглосуточная работа: днем для немцев хлеб печется, ночью — для наших. Ночью сидит в пекарне волжанин и топит так, чтоб ни искорки не было видно. Под утро съезжаются к пекарне немецкие обозники.

Так продолжалось несколько дней. Окрепли малость ребята, стали трогаться дальше. Последнюю выпечку пекарь вместе с немецкой пулей принес.

— Как с пулей? — перебил меня кто-то из солдат.

— Выследили его таки немцы, с танками автоматчики к пекарне двинулись, — думали, там целая рота печет. Такую стрельбу подняли, что от пекарни одна труба осталась.

— А пекарь?

— А пекарь живым-невредимым к своим добрался в обнимку с горячим хлебом.

— А пуля?

— Пулю они уж потом нашли. Разрезали одну буханку — она к ногам и упала…

— Вот это действительно герой из героев.

— Да-а…

Я уже давно закончил свой рассказ, а в землянке было еще так тихо, будто все продолжали слушать. А может, ребята и в самом деле слушали уже не меня — вой декабрьского ветра в железной трубе печурки, сквозь который все отчетливей доносился грохот далекого боя.

— Ну как? Верно я, значит, сказал? Разные пекаря бывают? — резюмировал мой рассказ хрипатый.

— Верно!

— То-то оно и есть.

На следующее утро я покинул гостеприимную землянку, Комбат Майоров дал мне лошадь и пожелал счастливого пути.

Ездовым у меня оказался один из вчерашних собеседников — пожилой солдат, которого я сразу узнал по густому, охрипшему басу.

Когда мы проехали по лесной дороге километра два или три, он обернулся ко мне и, протянув полный, завязанный «под горлышко» кисет, сказал:

— Куришь? Моршанская. С госпиталя еще берегу. А здорово ты давеча им про пекаря-то! Ух, здорово!

— Вам понравилось? Правда?

— Лихо.

— Мне даже, самому не верится, что такие вещи на свете бывают.

— Бывают. Все как есть расписал, точка в точку. Только в одном месте, сынок, ошибся, и то самую малость.

Я недоуменно глянул на солдата.

— Не в Речице то было, а у самых, считай, Старых дорог, недалече от Белой балки. Понял? — Он весело перекрестил кнутом чуть сбавившую ход лошадь. — А так все справедливо: и про немца, и про хлеб, и про пулю в буханке.

— Справедливо? — удивленно спросил я. — Это хорошо, а то я вот в газету пишу, все боюсь, как бы чего не напутать.

— Говорят тебе, точно, только Речицу на Старые переверни, и полный порядок будет.

— А вы сами-то, папаша, не напутали? Вы сами-то от кого слыхали?

— От кого, от кого! Заладил…

— Нет уж, начали, так говорите до конца, газета есть газета.

— А ты меня не выдашь?

— Что вы!

— И в печать не пропустишь?

— И в печать. А что?

— А то, что везет тебя младший сержант технической службы, коренной волжанин-саратовец. Понял? — Солдат еще раз беззлобно хлестнул лошадь и добавил: — Той самой пекарни, значит, главный пекарь.

Он обернулся, и я в первых лучах рассвета увидел его белый висок.

Солдат гордо распрямил ссутулившиеся на морозе плечи и задумчиво пробасил:

— А героев у нас в отделении тогда не было. Ни одного. Они уж потом пошли, когда я в госпиталь угодил. Ясно? — Он перекинул вожжи из руки в руку и обернулся ко мне еще раз. — Так запомни: не в Речице, а возле самых Старых дорог. Может, и сейчас стоит там кирпичная стена пекарни, совсем ведь недавно дело было — год назад.

— Запомню, отец, — отозвался я и снова, теперь уже совершенно отчетливо, увидел перед собой белый, будто той мукою припорошенный, висок солдата.

Он появился в роте Сергованцева неожиданно. Одетый в штатское, заросший человек небольшого роста вышел на лесную поляну, приблизился и заговорил:

— Командира ест?

— Есть, — в недоумении шагнул ему навстречу Сергованцев. — А ты кто такой?

— Командира ест? — повторил свой вопрос пришедший.

— Ну, предположим, я. — Сергованцев одернул гимнастерку, на воротничке которой не было никаких знаков различия.

— Ты?! — удивленно спросил незнакомец. — Рядовой командира?

— Допустим, и так, рядовой командир. Наш лейтенант Залужный…

Он хотел сказать, что лейтенант Залужный, умирая, поручил командование ротой ему, Сергованцеву, но, смерив подозрительного человека испытующим взглядом, осекся.

— Лучше скажи, откуда ты такой? Штатский или военный? Зовут тебя как?

— Тенеко.

— Как-как?

— Артиллериста Тенеко.

— Артиллерист? Мы таких артиллеристов что-то еще не встречали. Где твоя форма?

— Форума нет, форума совсем больше нет.

С трудом поняли в роте сбивчивый, косноязычный рассказ Тенеко, жителя далекого ненецкого стойбища.

В первые дни войны Тенеко был призван в армию, попал на пересыльный пункт, потом — в эшелон, потом — под массированную бомбежку. Эшелон сгорел вместе с вагоном, в котором везли обмундирование для новобранцев. И вот Тенеко, не успевший еще сделаться солдатом, расхристанный, нескладный, стоит перед не сумевшим еще толком войти в свою роль командира роты Сергованцевым и отвечает на его недоуменные вопросы.

— Ну, если все так, как говоришь, откуда ты взял, что ты артиллерист? Ты пушку-то хоть раз в жизни видел?

— Пушка моя не видала. Моя просила нащальника: «Посылай Тенеко артиллерийское училище, потом на фронт».

— Ну, а он? Начальник?

— Нащальник сказал: «Поезжай, Тенеко, на фронт, там ощень хорошее артиллерийское училище». До фронта моя не доехала. Плоха дела, командира, совсем плоха…