Григорий Боровиков - Ника

Год пробыл Бронников в сумасшедшем доме. А как вернулся в деревню, крестьянствовать стал. Пришла зима, опять за часы взялся… Прошло шесть лет. И показал он часы карманные, все из дерева сделаны, цифры перламутром выложены. Цепочка из круглых звеньев, звено в звено, из одного куска пальмового дерева вырезана. Часы ходили, время верно показывали. А размером в поперечнике три сантиметра на теперешнюю меру.

Слух о часах пошел по губернии, дошел до Вятки. Примчался к Бронникову купец, сторговал часы, повез с другим товаром во французский город Париж на ярманку. И купил их там японский император. Приехал купец к Бронникову, заказал новые часы… И стал Бронников мастером деревянных часов… Десять штук за свою жисть сделал. И перестали над ним смеяться, а в музеях и сейчас его фамилия выставлена…

Умолкнув, Лавруха выколотил пепел из трубки.

— Так-то, милые мои. Когда человек не только руками, а и душой трудится, тогда все у него получается. Спасибо за угощение…

Старик ушел, и долго еще после его ухода не рассеивалось настроение, созданное рассказом. И когда запустили магнитофон и девушки затоптались в фокстроте, в разговоре парней все еще произносились имена первопечатника Федорова, тульского кузнеца Левши, литейщика Андрея Чохова и других, оставшихся многим поколениям в назидание.

В разгар веселья приехал Николай Семенович. Облепленный снегом с головы до ног, он ввалился тяжело и смешно.

— Дед-мороз! Дед-мороз! — Галя захлопала в ладоши. — А где же елка и подарки?

— Елку не привез — Новый-то год прошел, а подарки — вот!

Любопытные девушки вынули из дорожной сумки свертки.

— Макароны… консервы… халва… Девчонки, халва!..

— Вы продолжайте веселиться, не обращайте на меня внимания. Ешьте халву, девушки, парням не давайте: это у нас редкость. На совещанье в буфете по списку отпускали. — Николай Семенович скрылся за перегородкой и некоторое время спустя вышел к столу. — Девушки, а вы не всю сумку обшарили, там сбоку в газете кое-что есть.

— Посмотрим. — Ника запустила руку в сумку, вытащила бутылку коньяку. — Это не для нас.

Девушки и парни отказались от коньяку («клопами пахнет»), пили наливку, а Николай Семенович налил себе рюмку.

— Я пропущу, продрог до костей. Хорошо, что на лошади поехали, на машине застряли бы: на шоссе сугробы.

Его почти не слушали. Ника объявила:

— Следующим номером нашей программы — чай с ежевичным вареньем. Алеша, разжигай керогаз!

Она чувствовала себя прекрасно, ей нравилась компания и то, что никто из парней не напился, как это иногда случалось на других вечеринках.

За чаем верховодили Галя и Любка, говорили о новых кинокартинах, о модных поэтах и певцах. Ника слушала жадно, досадуя на себя: «Отстаю. Раньше забивала Любку по всем статьям, а сейчас глазами хлопаю…» С грустью сказала:

— К нам такие кинокартины придут через год.

— А то и совсем не придут, — произнес Славка.

— Почему? — спросила Галя.

— Видишь ли, считается, что деревенские жители идейно слабовато подкованы, могут не всё или не так понять. То, что можно в городе, — в деревне нельзя.

— Не может быть! — воскликнула Галя.

— Правда, правда! — поддержала Славку Ника. — Я не раз видела картины в городе, а потом у нас. Не то: много вырезано.

— А чего удивляться! — вступил в разговор Алексей. — «Дни Турбиных» разрешено ставить только одному театру, МХАТу, и больше никому. Не понимаю я этого… Ну, да не к месту этот разговор. Лучше веселиться.

— И правда, не на собрание пришли, — за всех согласилась Ника, поставила на патефон пластинку. — Вальс! Пойдем, Алеша!

Она танцевала легко, подпевала без слов. Густо-синие глаза ее смотрели грустно, в себя.

Алексей заметил это и спросил, почему она невеселая.

— С чего ты взял?

— По глазам вижу.

— Какой прозорливый! — Она усмехнулась, но в глазах было все то же выражение грусти. — Я просто думаю.

— О чем?

— Мало ли о чем можно думать даже во время танца.

— Конечно, — неуверенно согласился Алексей и больше ни о чем не спрашивал. Мелькнула догадка, что она думает о Владимире Жбанове, внезапно уехавшем в город. Славка уверял, будто слышал, что Жбанов вернется в Усовку ненадолго, заберет Нику и уедет совсем. «Как заберет?» — не удержался тогда от вопроса Алексей. «Как, как? Не понимаешь? — Славка скривил размякший рот. — Уедут вместе, а про остальное у них спрашивай… может, женятся, а может, так… испытательный срок. Девке надо как-то пристроиться в городе…»

Впереди кружились Галя с механизатором Лялиным, недавно вернувшимся с военной службы. Оба скучно смотрели мимо друг друга. Галя, конечно, думает о своем Вадиме, а Лялин робеет перед студенткой, потому и скован. А все-таки больно Алексею, что у Гали завелся какой-то Вадим. Конечно, кроме дружбы, у них ничего не было, но раз она полюбила кого-то, значит, дружбе конец. А измена друга не легче, наверное, измены женщины.

— Ты что такой хмурый, Алеша? — В глубине Никиных глаз мечутся горячие светлячки.

— Да так…

С шипением угасли последние звуки вальса, он поблагодарил девушку и с неестественной оживленностью стал уговаривать всех выпить по рюмке коньяку, сам выпил первый и, выйдя на кухню, чтобы поставить на керогаз остывший чайник, взглянул на себя в настенное зеркало. Свое лицо показалось чужим, мрачным, обиженным.

…Николай Семенович Венков, оставшись после ухода молодежи один, посмотрел на вымытую девушками посуду, выпил подряд две рюмки коньяку и, закусив с аппетитом, лег спать.

В комнате пахло коньяком, лимоном и табаком. На столе, накрытом по-холостяцки небрежно, перемешались куски хлеба, остатки шпрот, колбасные шкурки, кружочки лимона, посыпанные сахарным песком.

— Будешь еще пить? — Жбанов взялся за бутылку.

— Хватит, Володя.

Собеседник Владимира, пухлый, с обмякшими щеками, с розовой плешью, икнул, пересел от стола на диван, развалился, шумно отдуваясь.

— Тогда поговорим о деле. — Владимир подсел к гостю и рассказал, зачем он приехал в город. — Прошу помочь. От колхоза у меня есть бумажка.

— Сейчас большой спрос на хорошие телевизоры. Покупатели сами следят за очередью, ведут список, по воскресеньям приходят на отметку. Трудно будет.

— Постарайся. Ты же все ходы знаешь. Автомашины устраивал. Ты можешь, Борис.

Толстяк усмехнулся.

— Борис, Борис! Все считают, что Борис все может. Очередь на автомашину двести рублей стоит. А что на телевизоре заработаешь? Чепуху! Через магазин больше трех косых с тебя не возьмешь. Из них надо продавцу и директору дать. Раздели на троих — что получится? От жилетки рукава. Надо с базы доставать, дешевле будет.

— Ты сделай, как дешевле. Не могу я вернуться с пустыми руками. Председатель — наивный человек, думает, что телевизоры стоят в магазине и ждут покупателей. Это — не Москва.