Григорий Боровиков - Ника

— Ну, Славка, кажется, прочно, — сказал Алексей, пробуя сооружения на вбитых в землю кольях.

— Неделю выдержат — и ладно, — отозвался Славка, смахивая дробинки пота с веснушчатого лица.

— Пусть после нас останется надолго: может, кто и воспользуется, — ответил Алексей, пробуя сидеть на скамьях. — Ничего, даже пружинит. Лиза! — позвал он повариху, чистившую картошку под широким шатром дуба. — Попробуй посиди.

— Сейчас, — откликнулась девушка веселым голоском, а вскоре, раскрасневшаяся, улыбчивая, подошла, вытирая руки о фартук, села рядом с Алексеем, лукаво скосила на него глаза. — Ую-т-но-о! — пропела игриво и привалилась жарким плечом к Алексею.

Ее задор и беспричинное веселье передались Алексею. Он крепко обнял ее и тотчас же выпустил из сильных рук.

— Ой, изломал всю, — заохала, застонала Лиза, а по глазам видно, что рада. — Лучше бы дров нарубил с этакой-то силушкой. А то с обедом не управлюсь.

Лиза вспорхнула со скамьи, побежала к костру, над которым висел чугунный котел. Парни принялись в два топора рубить на топливо валежник.

— А ну-ка, принеси воды! — Лиза показала Славке на пустые ведра. — Ну, чего таращишься?.. Иди, иди!.. Вон за теми осокорями озеро, родничок увидишь.

Славка виновато заулыбался, покачал головой и ушел, гремя ведрами.

— Чего ж ты его спровадила? — серьезно спросил Алексей, тюкая по сухим палкам топором. — В насмешку или по делу?

— Все вместе: и вода пригодится, и с тобой хочу побыть.

— Вечером встретимся?

— Что ты! Народу сколько! Увидят, болтать начнут не знай что.

— Приходи вон на ту гривку… Видишь, хмель по дубу вьется. Буду ждать.

Показался Славка с ведрами воды. Алексей замолчал, с силой стал рубить дрова. Чурки так и отлетали в сторону. Усталости он не чувствовал, эта работа была для него легкой, как игра. Все веселило его: и ощущение собственной молодой силы, и прекрасный день, и вся эта картина мирной жизни, труда, повседневных людских забот. Для полноты счастья ему недоставало чего-то; была ли это неудовлетворенность несбывшегося желания, сожаление ли о прошедшем, он и сам не знал. Он лишь чувствовал, что в душе его живет вместе с радостным волнением тихая и светлая печаль.

— Может, еще чего сделать? — спросил Алексей, покончив с дровами.

— Спасибо, больше ничего не надо.

— Тогда я схожу к косцам.

Алексей уходил легкой походкой. Помятая его ногами трава медленно распрямлялась. На этот след в траве, на спину, на крутые плечи Алексея с тоскливой лаской смотрела Лиза.

В час дня Лиза застучала палкой по пустому ведру, и тотчас же пронеслось над лугами:

— Обеда-а-ать!..

— Конча-а-ай работу-у-у!

Со всех сторон потянулись на стан люди, прислоняли к стволам деревьев косы и грабли, ставили в тени лошадей, кинув им травы. За кустами на отлогом песчаном берегу женщины быстро раздевались и, повизгивая, лезли в реку; чуть поодаль мужчины с разбегу прыгали в воду и гоготали от удовольствия.

Обед пришелся всем по вкусу. Мясной суп с картошкой и жаренным на свином сале луком ели с пшеничным, простого размола хлебом, успевшим обветреть и пропахнуть лугом, солнцем, дымом. Лиза с шутками подливала в алюминиевые миски, как только слышала, что ложки скребут по дну.

— После сытного обеда, по закону Архимеда, полагается лежать, — пропел Славка и, постелив в тени ватник, лег, раскидав руки-ноги.

— После сытного обеда, по закону Архимеда, полагается гулять, — ответил Алексей, беря два пустых ведра. — Принесу воды на чай.

— Спасибо.

Он оглянулся на голос Лизы и встретил добрый взгляд ее. Ему стало опять чертовски хорошо, и мир, видимый вокруг, наполнил его душу неясными желаниями и надеждами.

— Часок отдохнем, — тоном старшего сказал Лавруха, ища местечко, где бы прилечь, — попьем чайку и — за работу.

— В жару-то!

— К тому времени схлынет.

Скоро, как по команде, умолкли разговоры. В наступившей тишине слышно было, как Лиза собрала в ведра миски и ложки, понесла на реку мыть.

Вернувшись с водой, Алексей застал всех спящими. Под кустами, под деревьями, под навесом — везде распластались по земле неподвижные тела. Под молодым кудрявым вязом, в густой синей тени лежала Ника, закрыв лицо косынкой, спала так крепко, что не шелохнулась, когда Алексей дотронулся до ее загорелой горячей руки. Постояв около нее, тихонько отошел немного в сторону и повалился в высокую траву.

Проснулся он от говора и шума. Люди вяло потягивались, кряхтели, что-то говорили. Разморенный сном и жарой Алексей поплелся на ближайшее озерко, лег на низкий, поросший осокой берег, запустил руки в воду. Вода была тепловатая, с запахом тины и водорослей. Он плескал ее на плечи, на лицо, на шею, окунул в воду голову, подержал, пока хватило дыхания, потом встал и пошел на стан. Вода стекала с волос по спине и груди, майка прилипала к телу. Войдя в тень деревьев, где пробегали струйки воздуха, он почувствовал на мокром теле свежесть.

После чая Алексей пошел раскидывать валки. Работал рядом с Никой. Сейчас он не думал о практической пользе того, что делал. Просто движения собственного гибкого, сильного тела доставляли наслаждение. Изредка он перебрасывался с Никой незначительными словами. То он скажет о яркой бабочке, севшей ей на оголенную шею, то она вытащит из валка понравившийся цветок: «Смотри, какая прелесть!» И опять надолго замолчат.

Давно ли начался день, а солнце уже время паужина показывает. Огляделась Ника окрест, и удивление взяло ее: большой луг был весь скошен, и косцы, дав отдых лошадям, курили, лежа на поваленной траве. К ним подошел Лавруха с косой на плече, присел, выкурил трубку.

— Робята! — крикнул он. — Как тут закончите, давай вон к тем куртинам, — и махнул рукой по направлению рощицы высоких серебристо-зеленоватых осокорей на возвышенности за озером.

— Ладно, — за всех ответил Алексей.

Косцы повели в поводу лошадей с косилками. Вскоре они скрылись за кустами. Но лязгание косилок доносилось еще долго.

Женщины и девушки одна за другой покидали луг. Вот и Ника дошла до конца вала и сделала последний взмах граблями.

— Алеша, помочь тебе вал добить?

— Не надо. Отдохни, пока я кончу.

Она легла на спину под деревом, вся расслабла от усталости. Каждый мускул пронизывала ноющая истома, было приятно ощущать телесную тяжесть и состояние неподвижности. Сквозь листву видела густо-синие лоскутки неба, такие далекие-далекие, что чувствовала немыслимое расстояние до них и оторванность. И тем надежнее ощущалась слитность с землей, на которой она лежала, слушая, как шумит в висках кровь, как шуршат в траве невидимые букашки.

«Уснуть бы», — думает она, закрывая глаза, но тут же встает и идет на другой луг, где стрекочут косилки. Пружинит под ногами дернина, мнется, шуршит трава, потрескивают сучья. Густо-синие тени лежат под деревьями, неподвижные листья блестят, обильно залитые солнцем, изнывают в зное. Осколками стекла сверкают озера, отражая высокое небо с редкими маленькими облачками, похожими на охапки кудели.