Григорий Боровиков - Ника

Открыла Ника ставни, впустила утренний свет в дом. А небо все ширилось и поднималось, литой из чистого золота край солнца показался над горизонтом теперь уже не сиреневым, а розовым. Желтые лучи пушистыми нитями протянулись над землей, цепляясь за каждую былинку, за каждый росток.

Безотчетно радостная побежала Ника на колодец. В калитке встретился отец.

— Пап!.. С приездом!

— Здравствуй, — отец притянул ее к себе.

— А ты, пап, посвежел, помолодел.

— Еще бы! Две недели ничего не делал.

— Сено косить едем. День-то какой!

— Прямо по заказу.

Отец поднял лицо к солнцу, и усы его сделались совсем красными, словно вспыхнули живым пламенем. И от этого Нике стало весело, как бывало в детстве, когда отец брал ее на руки и целовал, щекоча усами.

Посередине Волги, примерно в двух километрах от Усовки, образовался после постройки плотины остров, отделенный от поймы, называемой в этих местах займищем. Вода затопила займище и разлилась по степному низкому побережью на добрый десяток километров, оставив кое-где острова и островки.

Остров напротив Усовки порос на гривах высокими осокорями и ветлами. В низинах образовались заливы с торчащими высокими пнями, остатками деревьев, срубленных перед затоплением. Лес сводили зимой, рубили высоко. Остались от займища озерки с низкими, мокрыми берегами, заросшими тальником. Там в недоступных для человека укромных местах гнездовали утки.

Договорившись с лесхозом о покосе сена за подходящую плату, Венков рассчитал, что если отдать косьбу колхозникам из одной пятой, то выгодно будет и колхозу и косцам. Для верности он побывал на острове с Перепелкиным. Оценили урожай трав. Получалось, что потребуется десяток конных косилок да до двадцати ручных косцов там, где среди кустов тальника на косилке не проедешь, ну и сгребальщиков побольше да еще людей на переправу через реку. Можно было сметать сено в стога, оставить на острове до ледостава. Но Венков убедил правленцев, что надо перевезти сено сразу, сметать у ферм и выдать долю колхозникам, чтобы они увидели результат своей работы.

— Работы на неделю, — определил Перепелкин.

— Не меньше, — согласился Венков. — А сена́ хороши, Сергей Васильевич! — Венков срывал травинки, нюхал, кусал. — Травостой густой, высокий.

Когда Ника вместе с другими колхозниками переправилась в лодке на остров, там уже были лошади, косилки и люди, прибывшие накануне. На гриве, обдуваемой ветерком, оборудовали стан. Алексей с парнями ладил стол из грубо отесанных свежесрубленных ветловых жердей, а над ним навес из ветвей, чтобы сверху не пекло солнце, а понизу продувало ветром; Славка вбивал в землю заостренные колья для котлов.

— А ну, давай сюда! — распоряжался Лавруха. Он был старшим на покосе и, чувствуя себя командиром, немного важничал. — Ты — на косилку, ты — раскидывать валки, ты — с косой, ты — заканчивать навес. — Тыча пальцем в сторону каждого, он затем показывал жестом, чтобы люди становились в свои группы. Когда распределение было закончено, он, довольный послушными людьми, бросил коротко, точно команду подал: — За мной!

Люди двинулись за ним на луг.

— Начнем косилками от гривы и по низу, до озерца… Запрягай!..

Несколько мужчин пошло к лошадям.

— Ручные косцы, айда!..

Среди кустов Лавруха остановился.

— Эти полянки наши. А остальным раскидывать валки.

Сдвинув кепку со лба, Лавруха поплевал на ладони и взмахнул косой. За ним и другие косцы вошли в кустарник, занимая каждый свою делянку.

Женщины и девушки разбрелись с граблями, пестрея на зелени яркими кофтами и сарафанами.

Ника вышла на луг, где уже стрекотали косилки и на посветлевшей скошенной луговине темнели валки. Трава была еще живая, из нее выглядывали малиновые головки клевера, белоснежные ромашки, синий цикорий. Ника взяла охапку травы. Ее обдало запахом цветов и свежести, пронизало всю радостным ощущением. Она растрясла траву тонким слоем, чтобы скорее высохла. Свежий запах плодородия так и остался на ее кофточке, на груди, на шее, на оголенных руках. Потом она стала раскидывать траву граблями. При каждом шаге ее из-под ног фонтаном брызгали кузнечики, иногда садились ей на руки и плечи, и это умиляло ее тем впечатляющим удивлением, какое она знала в детстве. Казалось, время пошло вспять, и она с внутренним восторгом смотрела на все, будто видела впервые. Вот ярко-зеленая ящерица, гибкая и красивая, быстро проскользнула меж зубьев грабель, мышь-полевка, блестя бусинками глаз, скрылась в горке, трясогузка попрыгала по траве и упорхнула за кусты. Удивительно, сколько жизни на земле! Жуки, букашки копошатся в траве, бабочки летают, пчелы гудят, стрекозы шелестят прозрачными крыльями. В зелени деревьев порхают, поют и кричат птицы.

Все это — зримое и слышимое — входит в душу Ники, будоражит ее чувства, и она только вздыхает: «До чего ж тут хорошо!»

Лошади со стрекочущими косилками то приближаются, то удаляются, иногда доносит острый терпкий запах махорки, раздаются и смолкают человеческие голоса, смех. Звуки точильного бруска о косу звенят особенно четко и мелодично.

Все быстрей двигаются руки с граблями, все сильней желание ускорять и ускорять движение, чтобы каждым мускулом почувствовать упоение работой. Ника еще не устала, но ладони и пальцы от постоянного скольжения по ручке грабель начинают теплеть, и по рукам приятно разливается к плечам и спине что-то горячее.

А солнце поднимается над степным левобережьем, и остров заливает ярким светом, от которого невольно жмурятся глаза. От земли струятся пряные испарения, воздух становится суше, и тело покрывается солоноватым потом.

— Эх, дождя бы только не было, — слышит Ника знакомый голос соседки.

— Непохоже, — отвечает она и смотрит на чистое, без единого облачка небо.

— Кабы без дождя сено убрать, — мечтательно продолжает женщина, опираясь грудью на грабли. — Уж больно трава хороша! А дождем обмоет — не то уж сено-то.

— По радио не слышали про погоду?

— Передавали вчера, да ить на одни сутки. — Женщина принялась за работу.

После короткой передышки Ника почувствовала, что руки у нее уже не те, что были в начале работы: они стали тяжелее и непослушнее, но отдыхать сейчас некогда, надо поспевать за косилками, следом за которыми стелются валки срезанной травы. Кроме этих валков, Ника ничего уже не видит, от мелькания граблей рябит в глазах, пот струится по лицу, солонит губы, щиплет веки. От однообразного шума машин звенит в ушах, но она сквозь этот звон бессознательно улавливает и топот копыт, и шуршание шагов в траве, и редкий стук топора на стану.

Стол, скамьи вокруг него и навес наконец были сделаны. Тесаные жерди сахарно белели, распространяли остро-пряный запах.