Георгий Данелия - Не горюй!

— Нет, — сказал Травкин.

— Понятно. Скажите, вам никогда не казалось, что вы чем-нибудь отличаетесь от других людей?

— Конечно, казалось, — сказал Иван Сергеевич.

— Чем же?

— Сами знаете… У меня тридцать три зуба. И еще… Ну, это… так, — Травкин махнул рукой.

— Что еще?

— Это не проверено.

— Что не проверено, что? — повторили врачи.

— Ну, что я потомок марсиан, — скромно опустил голову Иван Сергеевич.

— По-моему все ясно, — сказал молодой врач.

— В народе говорят, — улыбнулся Иван Сергеевич, — что я еще и снежный человек, но это, конечно, глупость.

— Спасибо… достаточно, — ласково сказала женщина-психиатр. — Вам придется у нас задержаться на некоторое время… Сейчас вы примете ванну, вам выдадут одежду, покормят…

— Товарищи, для науки я готов на все! — положил руку на сердце Иван Сергеевич. — Потом я к вам с удовольствием, а сейчас не могу. Мне на завод надо, у нас новый напиток. До свидания, — попрощался он, взял банку с рыбками и направился к двери.

Врач кивнул санитарам, и те сомкнулись, загородив дверь. Но тут же мощный толчок извне отшвырнул их в сторону.

В кабинет ворвалась разгневанная Галина Петровна Пристяжнюк. Из-за ее спины выглядывали Аркадий Борисович и Миша.

— Вот он! — закричала Пристяжнюк. — Товарищ Травкин, что же вы с нами делаете?.. Люди ждут, а вы — здесь. Неудобно, иностранцы все-таки.

— Какие иностранцы?

— Пойдемте, пойдемте! — схватила его за руку Пристяжнюк. — Некогда. По дороге все объясню.

— Простите, — строго сказала женщина-психиатр. Она взяла Пристяжнюк под руку и отвела ее в сторону. — Я не знаю, кем вы приходитесь этому человеку, но он очень серьезно болен.

— Как болен? — прошептала Пристяжнюк, испугавшись.

— Ярко выраженная шизофрения.

— Что вы говорите!

— Вне всякого сомнения. Он помешался на каком-то тридцать третьем зубе, — говорит, что он марсианин.

— Вон что!!! — обрадывалась Пристяжнюк и громко заговорила. — Эх вы! Тоже мне врачи! Я бы таких у себя в области давно бы выгнала… Прессу… Прессу надо читать! — она достала из портфеля журнал и бросила его на стол. — Пойдемте, Иван Сергеевич, — сказала Пристяжнюк, и они вышли.

Врачи склонились над столом. Под портретом Травкина было написано: «Человек, у которого тридцать три зуба».

Врачи переглянулись.

— Черт, — сказал один. — Неудобно получилось.

Женщина-психиатр вздохнула:

— Теперь, надо думать, в ближайший месяц пациенты пойдут с тридцатью тремя зубами.

Раскрылась дверь, и вошел Прохоров.

— Отп-пустили д-да? Эх, вы!.. Отп-пустили!.. П-п-поверил и, что у него т-тридцать т-три зуба?.. Да!.. А в-ведь это не у него, а у меня т-тридцать т-три зуба! — Прохоров достал бумажку со своим зубом, вытащил его и, оскалившись, приставил пальцы с зубом к щеке. — В-видали?!.. Эх вы!..

Он повернулся и пошел к дверям.

Женщина кивнула, и санитары сомкнулись, загородив ему выход.

— Первый! — прокомментировал молодой врач.

Травкин и его друзья вылезли из «Запорожца» Любашкина у небольшого старинного особнячка. Там их уже ждали… Затрещали кинокамеры, полыхнули молнии блицев. Из толпы навстречу Ивану Сергеевичу выбежала Розочка. Она остановилась на мгновение, а потом, нежно и стыдливо поцеловав его в щеку, сказала:

— Иван Сергеевич, милый!.. Мы так здесь переволновались!.. — В ее глазах осветилось обожание.

— Пойдемте, пойдемте, Иван Сергеевич! — сказала Пристяжнюк, беря его под руку.

Роза крепко подхватила Травкина с другой стороны, и вся толпа повалила за ними в особняк.

Иван Сергеевич сидел за низким столиком в битком набитом корреспондентами зале. Справа от него сидела Розочка, закинув ногу на ногу, дымя сигареткой. Слева сидел и смущался Аркадий Борисович. Позади тесной группой стояли Любашкин, Миша, Безродный и молодой, но известный поэт и писатель Родион Хомутов. Отблеск славы сиял на лицах друзей Травкина.

Могучая женщина Пристяжнюк, не отрывая глаз от бумажки, обращалась к присутствующим:

— Дамы и господа! Товарищи. Разрешите представить вам нашу гордость — первого человека на планете с тридцатью тремя зубами! — (бурные аплодисменты). Я не буду задерживать ваше вниманий на том, что уже широко известно по прессе, и только скажу: наше скромное открытие представляет немалый интерес для мировой науки, и я думаю, что скоро мы организуем специальный институт для изучения данного явления… Наше время ограничено, господа, прошу задавать вопросы… Иван Сергеевич, в зале находятся иностранные корреспонденты, аккредитованные в Москве… Прошу, господа! — Пристяжнюк коленом отодвинула стул вместе с сидящей на нем Розочкой и сама села рядом с Травкиным.

— Мистер Травкин, — спросили из зала. — Вам раньше никогда не казалось, что вы чем-нибудь отличаетесь от остальных людей?

— Нет!.. — энергично замотал головой Иван Сергеевич.

— Какое вы имеете хобби?

— Что такое «хобби»? — шепотом спросил Травкин у Пристяжнюк.

— Не знаю, но это чистой воды провокация…

— Иван Сергеевич, в свободное время ловит рыбу на мормышку, — волнуясь, сказал Любашкин. Он любит природу…

Пристяжнюк, прищурившись, пристально посмотрела на Любашкина и сказала:

— А ты мне нравишься, отец?

Любашкин захихикал.

— У меня нескромный вопрос к очаровательной супруге господина Травкина… Если она разрешит, я его задам.

— Это он меня, что ли, за вашу супругу принял? — смутилась как девочка, усатая Пристяжнюк.

— Меня, — спокойно сказала Розочка. — Пожалуйста, задавайте любой вопрос!

— Сколько вам лет? — спросили из зала.

— Восемнадцать, — не задумываясь, солгала Розочка.

— Господин Травкин, испытывали вы когда-нибудь влечение к звездам?

— Да, — подумав, сказал Иван Сергеевич. — В детстве… Дед у меня был… Так вот, мы с ним любили на звезды смотреть… Ночь, мороз, снег блестит, и звезды блестят… а мы смотрим… И все так жутко — особенно, если где-нибудь собака завоет… — здесь лицо Ивана Сергеевича перекосилось, и он опять схватился за щеку.

В цеху завода безалкогольных напитков, там, где когда-то был расположен алтарь, на полированной дубовой подставке сверкали под ярким летним солнечным лучом огромные бутыли.

Перед ними стояли директор Иванов и лаборантка Травкина Фрося.

— Ну, так что же будем делать? — спросил директор Фросю. Иванов был небрит, помят и чувствовалось, что он очень устал.

— Черная она, «сырость» эта, — сказала Фрося.

— Сам знаю, что черная. Так ведь «прохлада» тоже черная, а вот, где какая, пойди отгадай.

— По вкусу только Иван Сергеевич знает, — сказала Фрося.

— А, ну-ка, кликни Митрича, — приказал директор Фросе. — Пусть попробует. Может, разберет?

— Разберет, как же! — проворчала Фрося. Она подошла к окну и крикнула: