Сергей Татур - Периферия [сборник]

— Держитесь вы отменно. — Лицо Отчимова стало красным, почти бордовым. Зрачки спрессовались в сверкающие сверла. — Владейте так же собой и дальше, это оберегает от неприятностей. Дня через три вас утвердят в должности. С этого момента выполнение моих указаний обязательно. Ибо вы, надеюсь, знакомы с партийной дисциплиной. Теперь о вашем предложении. Прежде чем распространять ваш метод широко, надо доказать его пригодность. Никто не сделает этого лучше вас. Мы посмотрим, каким получится опытный экземпляр, и тогда определим свое отношение. Месяца вам, надеюсь, хватит. По его истечении готовьтесь дать отчет.

Николай Петрович склонил голову в знак согласия. «Я еще сделаю вас союзником, — подумал он. — Пусть это произойдет не завтра, но такой день наступит. Или те, кто твердит о вашем большом уме, в корне ошибаются».

— Можно?

В кабинет вошла красивая узбечка лет сорока с двумя связками книг в руках.

— Я не помешала? — певуче произнесла она, даря Сидору Григорьевичу очаровательную улыбку и не удостаивая Николая Петровича даже малой толикой внимания.

— Вы всегда кстати, дорогая и многоуважаемая Рано Табибовна.

Сидор Григорьевич в мгновение ока превратился в галантного кавалера. Освободил гостью от книг и почтительно приложил пухлые и блеклые губы к ее длинным пальцам, на которых мерцали золото и камни.

«Не уйду, пока не попросит», — решил Ракитин, понявший назначение визита. Отчимову предлагались издания, один вид которых заставляет сердце книголюба биться гулко и счастливо. На зеленом коленкоре было оттиснуто серебром: «М. Булгаков «Мастер и Маргарита». Еще успел он разглядеть «Угрюм-реку» Шишкова, «Вино из одуванчиков» Бредбери, «Избранное» Хемингуэя и, кажется, однотомники Ахматовой, Цветаевой, Пастернака и изумительную поваренную книгу Похлебкина, за которую гурманы отваливали импортные джинсы. Завидно ему стало и неуютно. Сидор Григорьевич чутко уловил обуявшие его чувства и изрек:

— Я вас больше не задерживаю.

— Извините, — сказал Николай Петрович и вышел. Щеки его пылали. Ему очень хотелось побродить одному по сумрачному, дикому лесу.

— Ну, и каков дядизм в действии? — раздался рядом вкрадчивый голос.

В вестибюле курил Эрнест Сергеевич. Смотрел на Николая Петровича и улыбался.

— Мне как-то не по себе, — признался Ракитин.

— Вот так не по себе мне было четыре года. Выражаю сочувствие и советую преданно смотреть в умные глаза Дяди. Но постой, я видел, как к нему впорхнула птица аист. Чем на сей раз облагодетельствовала она дамского угодника? Классика и современность? И сама птица аист недурна, не так ли? Наша служба услуг иногда являет нам образцы сервиса.

— Я теперь весь день уважать себя не буду, — сказал Николай Петрович.

Хмарин присвистнул и сказал:

— Из таких дней у меня четыре года сложились.

Вскоре Николай Петрович Ракитин был утвержден в должности инструктора. Напутствуя его, члены бюро горкома позволили себе растечься мыслью по древу. Увы, его непосредственный начальник товарищ Отчимов членом бюро не был и ни в чем не заверил своего нового работника. Напротив, Сидор Григорьевич дал понять, что реализация его идеи — его личное дело и лучше всего заниматься им в свободное от работы время. Он поручил ему плановый вопрос «О практике проведения партийных собраний в первичной парторганизации мебельной фабрики», который бюро обсудит через полтора месяца. Николай Петрович не заартачился. Он запомнил слова Отчимова о незыблемости принципов партийной дисциплины и решил не давать ему ни малейшего повода для неудовольствия. То, что им извлечено из гущи жизни в виде идей и опыта, будет оценено по достоинству, но в свое, конечно, время. А пока никаких споров, а только работа, работа и работа.

Он начал не с мебельной фабрики. Ему был нужен материал для сравнения. Легко сопоставлять, имея эталон. Влиятельной организацией в городе был трест «Чиройлиерстрой»: триста коммунистов. За годы освоения голодностепской целины трест, как принято говорить, внес весомый вклад во все то, что теперь не без самодовольства называли цветущим садом. Наверное, десятая часть населения стран — членов Совета Экономической Взаимопомощи носила одежду из голодностепского хлопка. Да и сам Чиройлиер многим был обязан тресту, которому дал свое имя. Их судьбы переплелись. В тресте умели засучивать рукава, наваливаться, и тянуть, и вытягивать…

Обо всем этом с видимой гордостью рассказал Ракитину секретарь парткома Вахаб Хакимов, инженер-строитель тридцати трех лет от роду, общительный, энергичный, статный и, судя по всему, везучий. Шесть лет он отдал специальности, вырос до начальника участка, мог взойти на следующую ступень, но его все больше увлекала общественная работа. Он был в восторге от своих людей, на которых целиком полагался. Хакимов был секретарем по призванию. Николай Петрович понял это по той теплоте, с какой он о них отзывался. Они, по его убеждению, были способны на все, и никаких золотых гор не надо было сулить им, а только поставить хорошую цель и дать почувствовать, что этого никто не осилит, кроме них.

Ракитин попросил ознакомить его с протоколами партийных собраний. Но Хакимов сделал встречное предложение:

— Что бумаги? Никуда они от нас не сбегут, слишком их много в нашей жизни, большая власть им дана. Давайте-ка посмотрим наших молодцов в деле. Бумаги, к сожалению, не фиксируют всего этого.

— Не фиксируют? — переспросил Ракитин и доверительно улыбнулся. — Но почему?

— А то не знаете! — в свою очередь улыбнулся секретарь.

Вахаб сам управлял служебной машиной, оранжевой ходкой «Нивой». И в этой мелочи Николай Петрович усмотрел организующее начало порядка.

— Почему сами за рулем? — спросил он.

— А почему меня должен кто-то возить? — ответил Вахаб вопросом на вопрос — У нас все трестовское начальство само себя возит.

— Персональные машины без персональных водителей?

— Традицию эту оставил нам Дмитрий Павлович Голубев. Личность, я вам доложу! Все близко к сердцу принимал! Молока не завезут в детский сад, и про это дознается. Все у него работали на совесть, а он — лучше всех. Я мастером начинал, первый свой объект к сдаче готовил. Так он всю ночь вместе с моей бригадой бетонную смесь укладывал. Прожекторы светят, комары-мотыльки мелькают. И мы под прожекторами. Он никому не позволил себя обойти. Доволен был, как мальчик. Так вот, Голубев всегда сам водил служебную машину. Странность это или прирожденное уважение к копейке государственной, судить не берусь. Но если дурной пример заразителен, то и у хорошего своя притягательная сила есть.

— Кто был до вас секретарем парткома? — спросил Ракитин.