Сергей Татур - Периферия [сборник]

— Я пришел к вам за конкретными фактами. Кому из работников прилавка вы переплатили и за что?

— Уважаемый Николай Петрович! Мы, так сказать, конфиденциально…

— Успокойтесь, ссылок на вас не будет.

— Вот за это спасибо. — И гинеколог, живописуя, привел несколько фактов и назвал адреса.

Андрей Климентьевич определенно не жаловал людей, не чистых на руку. Мутная вода его не влекла. Соскучился по порядку? Это было интересно. Николай Петрович почувствовал, что вплотную приблизился к истокам раздвоенности этого человека. Одна система координат для себя, другая — для всех прочих?

— Нескромный вопрос! — предупредил Ракитин. — Вы должны понять обоснованность такого рода любопытства. Во сколько вы оцениваете этот дом, ваше движимое и недвижимое?

Дрынченко смутился, наклонил голову. Потер ладонью изрядную лысину (прима-парикмахерша Чиройлиера почему-то не делала на нее скидку). Затем посмотрел на Николая Петровича с очевидным сознанием своей вины. Спросил:

— Простите, а вам это для чего?

— Для вашего душевного спокойствия.

— Я спокоен.

— Я имею в виду завтрашний день. Когда ваш главврач сидеть будет.

— Вот, значит, как…

— Я здесь только ради вас, Андрей Климентьевич. Я здесь для того, чтобы к вашим высокоумелым рукам не липло больше ничего лишнего.

— Раз так… Слушайте же! Дом куплен за шесть тысяч. Еще пять ушло на то, чтобы привести жилище в его нынешнее состояние. Обстановка, книги, машина. Тысяч сорок все это стоит.

— Сбережения не забудьте.

— Ну, это мелочь. На одну поездку к морю, почти ничего.

— Сорок тысяч затрат за десять лет! Заработала ваша семья за это время, если не ошибаюсь, столько же. Помогите свести концы с концами, у меня что-то не получается. Вам надо было не есть, не пить, не одеваться, только тогда расходы будут соизмеримы с зарплатой. Сложно ли сделать вывод о дополнительных поступлениях? О том, что они ничего общего с зарплатой не имеют? Уж не родители субсидировали вас так щедро?

— Родители тут ни при чем, — сказал как отбрил Андрей Климентьевич.

— Вот мы и подошли с вами к главному. К источнику доходов, скрытому пока от глаз общественности. Вы указали на приму-парикмахершу, на ее чаевые. А люди указали на вас. Берет, утверждают они, Андрей Климентьевич. Бесплатное наше медицинское обслуживание превратил в платное. Рука, мол, у него надежная, а такса тяжелая.

Теперь Дрынченко смотрел гостю прямо в глаза. Вспыхнула злоба. Но хватило ее только на то, чтобы стиснуть кулаки. Затем она погасла, залитая стыдом. Полные щеки стали пунцоветь, красная волна окатила и лоб, и подбородок, и шею. Побагровел ликом Андрей Климентьевич. Вдруг беспомощно развел руками и сказал:

— Я, знаете, готовил себя к этому объяснению. Ночами приливало: ну, когда же? И все равно перед вами, перед вашим справедливым осуждением вынужден предстать как ничтожество, как крохобор последний. Но вы одно поимейте в виду. В женской консультации и родильном отделении я ничего не насадил своего. Все уже было отлажено. Умаров и его землячки постарались. Я только занял свое место у действующего конвейера. Конвейер не знал сбоев. Аборт обыкновенный — четвертак. Десятка шла наверх, десятка — мне, пятерку делили ассистирующие сестры. Что-нибудь более сложное — киста, внематочная беременность, онкологические случаи шли по индивидуальной таксе. Статистика у нас не хуже, чем в специализированных клиниках. Вытащить с того света чего-нибудь да стоит, правда?

— И как вам объяснили это? Ведь вы пришли на готовое.

— Мне сказали: «Чего краснеешь? Ты берешь только то, что тебе недоплачивает государство».

— Вначале все же было какое-то несогласие?

— Было.

— И чем же лично для вас оборачивалась щедрость пациентов? Молчите? Стесняетесь? Я вам помогу. С вычетом того, что вы отдавали за медикаменты и новейшую аппаратуру, у вас оставалось пятьсот в месяц.

— Меньше!

— Это не столь существенно. Все ли хирургические вмешательства фиксируются?

— Ну, зачем же? К примеру, директор привезет секретаршу или женщина придет, у которой муж за рубежом. А запись — это шаг к огласке. Есть случаи, когда гуманно не оставлять следов. Скомпрометировать ближнего, знаете, кое-кому всегда приятно.

— Может быть, не оставлять следов и гуманно, но брать за это тугие конверты… Вы крадете. Почему?

Каждый вопрос словно убавлял от Дрынченко по одному сантиметру.

— Если разрешите быть циничным, то на основании спроса и предложения, — сказал он. — Я предлагаю услуги, которые в цене.

— Не циничным вам надо быть, Андрей Климентьевич! Циничным вы уже были все эти годы, когда бросали утопающим веревку вместе с долговым обязательством. Кстати, сами получали с клиентов или перепоручали кому-нибудь?

— Бухгалтерию вела сестра-хозяйка.

— Понимаю. Получать из рук в руки не очень удобно. Пациент говорит одно, а глаза выражают совсем другое.

— У сестры-хозяйки шестеро детей и мужичок дрянненький.

— Эх, разжалобили! — воскликнул Николай Петрович, все более негодуя. — Сейчас я слезу пущу вместе с вами. Скажу: мало берете, берите больше! Еще вы можете сказать, что если вернете эти деньги, то вас свои клевать начнут и заклюют. Как будто мы вас одного выхватили из общей массы и выставили на обозрение. Мы со всех, кто у вас поборами занимается, спросим и потребуем.

— Со всех, именно со всех! — подхватил гинеколог.

— Трусите? — спросил Ракитин. И желчно усмехнулся. — Согласны стать лучше, но только вместе со всем вашим запаршивевшим окружением? Да проявите же хоть чуточку самостоятельности, хоть чуточку воли! Где вы росли? Кто ваши родители?

— Отец у меня портной, мать — швея. Жили мы как все, не подумайте чего-нибудь такого. Пацаном я все лето носился в трусах и босиком.

— Как и я! — сказал Николай Петрович, отчего-то радуясь этой подробности, отчего-то принимая ее всерьез.

— Хоть одна у нас будет точка соприкосновения. Мать у меня всегда довольствовалась тем, что было. Она и мечтать о большем как-то стеснялась. А папаня очень хотел, чтобы были и дом, и машина, и полная чаша. Не скажу, чтобы он преуспел; чего не было, того не было. Но в меня кое-что заронил. Вынужден сознаться в этом — заронил. Ничего не навязывал, но я, подражая отцу, кое-что и перенял. Вспомните наше время. Комсомол прошел мимо меня. Скучные собрания, самолюбование мальчиков и девочек, какие-то мелочные обиды, выяснение отношений. Всем нам тогда просто некуда было себя девать. Поговорили — а дальше что? Но то ли я вам говорю, о том ли? В лидеры я никогда не стремился, задачи и диктанты у меня не списывали. Я был как все. Не возникал — есть теперь словечко такое модное.

— Но деньги чужие впервые к вашим рукам прилипли не здесь же, не десять лет назад? Ведь не бывает так, чтобы все время — ни-ни, а вдруг на тебе!