Сергей Татур - Периферия [сборник]

Мы прошли в процедурную, у меня взяли кровь и тут же ввели Даше.

— До свидания, Рая! — сказал я тихо и твердо.

— Можешь убираться! — крикнула она. Прижала к себе дочку и ушла.

Даша тоже не оглянулась. Она забыла слово «пала». Мне открылась вся правота и мудрость отца, который требовал от меня полной ясности. «Не смущай Раю мнимыми надеждами, — наставлял он меня. — Знай она, что ты не вернешься, возможно, в ее жизнь уже вошел бы новый человек. Не мешай этому».

«Прости меня, Катя, — подумал я. — И ты, Рая, прости».

В родительском доме было хорошо. Отец рецензировал пухлые, обтянутые коленкором диссертации, а многие из них доводил до кондиции. Наука в форме диссертаций всегда казалась мне верхом нелепости. Но мне трудно было четко обосновать эту мысль, и я не затрагивал ее в разговорах с отцом, чтобы не обижать его. Варварин муж Пулат Усманович готовил плов в мою честь. Он сообщил об этом с милой улыбкой. Племянники забросили школьные учебники и шумно резвились. Мать гладила. Мне показалось, что она немного сдала. Да, тут все было как всегда. Я взял у матери ключи и пошел в бывшую свою, а теперь Раину квартиру. Пустые комнаты встретили меня немым укором. Все здесь было как при мне. Та же пыль на телевизоре, тот же беспорядок. Рая сильно устает, ей некогда, уют может подождать! Прежде я не задумывался над этим. Рая уставала немного сильнее, чем уставала бы любящая женщина, и сейчас это было очень заметно. «Не раздражайся, она не виновата, — сказал я себе. — Сейчас ей не для кого стараться. А когда ей было для кого стараться, она не знала, что огонь в домашнем очаге, как и ребенок, нуждается в постоянной заботе. Ей казалось, что, зажженный однажды, он будет гореть всегда, поддерживая себя сам, что он неисчерпаем, как солнце».

Я опять убедился, что все во мне перегорело. Единственный человек, который должен быть рядом со мной, — это Катя.

— Катя! — позвал я полным голосом, взорвав тишину пустых комнат. — Екатерина!

Больше мне в этой квартире нечего было делать.

Идти вечером в больницу было мукой. Но я обязан был пройти и через это, и не один раз. Я опять держался с Раей почти официально, и она со свойственной женщинам прозорливостью тотчас отметила это. Лицо ее исказила гримаса, соединившая в себе любовь и ненависть.

— Я так тебя ждала! — сказала она и улыбнулась.

Я промолчал. Она удивилась моему молчанию. Наверное, я должен был обнять ее и поцеловать. Конечно, она мечтала о таком повороте: а вдруг? Но нет — все перегорело. Была и кончилась любовь, и оставалось честно сказать об этом.

— Я столько плакала, Коля! — Она спешила выговориться. Она боялась моего протестующего жеста. — Достану из шкафа твою рубашку, прижму к груди и плачу. Как же я, Коля? Я научусь понимать тебя, не такая уж я дура. И никогда не напомню тебе об этих днях, о Кате.

На мгновенье раздвоенность воскресла. Но ей уже нечем было поддержать свое существование.

— Не надо, — сказал я. — Чего уж, все кончилось.

Мы прошли в процедурную, и у меня снова взяли кровь.

— Ты уходишь? Нет, ты, правда, жестокий.

Я торопил автобус, который мчал меня в Чиройлиер недостаточно быстро. Я все время был с Катей и потому не знал, каково без нее.

— Я верила, что ты приедешь, и ты приехал! — сказала Катя. — Спасибо тебе!

— Все эти дни мне хотелось одного — как можно скорее увидеть тебя.

Она расцвела и перестала плакать, когда меня не было дома. И перестала плакать ночами, когда я спал. Перелом произошел буднично просто.

Была пятница. Мы возвращались домой в девятом часу. Мартовское солнце, пробудив к жизни травы и насекомых, величественно уплывало за горизонт. Цвели урюк и персик.

— У вас гость! — встретила нас Авдеевна.

— Кто? — вырвалось у Кати. Она подумала о Рае.

— Ишь прыткая!

Мы ускорили шаг. У стола сидел мой отец. Он не слышал, как мы распахнули дверь. Он был погружен в свои думы, и я увидел, что ему много лет и что годы сильно выжали его и иссушили. Видеть это было больно.

— Петр Кузьмич! — воскликнула Катя и бросилась обнимать свекра. — Ваш приезд — это такой подарок!

— То-то же! — пробасила Авдеевна за нашими спинами.

После Кати настала моя очередь приветствовать отца. Он обнял меня и поцеловал. Сказал, радостно и застенчиво улыбаясь:

— Ну, как дела, дети? Не очень-то у вас современное гнездо, но с милым и в шалаше рай. Так рай тут у вас или не рай?

Он слегка косил, и вблизи, когда он смотрел на собеседника, это было очень заметно.

— У нас все хорошо, папа! — сказала Катя и бросилась хлопотать.

Через минуту в печи запылали дрова, зашумел, набирая градусы, чайник, и заверещала картошка на просторной чугунной сковороде, тяжелой, как пудовая гиря. Катя очень старалась угодить отцу. Ведь он, еще не зная ее, принял ее сторону.

— Завтра я индюка куплю, — объявила Катя. — Я запеку его в духовке с яблоками и айвой.

— Не надо покупать индюка! — сказал отец торжественно и нараспев, растягивая слова. — Индюк уже куплен, и его хоть сейчас можно запечь в духовке. — Он раскрыл объемистый портфель и извлек округлую килограмма на четыре тушку. Катя опешила.

— Вы просто ясновидящий! — воскликнула она. — Как вам удалось угадать мое самое большое желание?

— Ну, положим, ваше самое большое желание не это, — улыбнулся отец. — Но в ожидании, пока оно осуществится, неплохо иметь индюка на обеденном столе! — Отец выразительно посмотрел на меня, давая понять, от кого зависит исполнение самого большого Катиного желания и укоряя меня за медлительность и мягкотелость. Катя захлопала.

— Так его, так его! Ты слышишь, что отец говорит? — накинулась она на меня. — Хватит всех нас держать в напряжении!

— Вы что, списались? — спросил я.

— Мы просто спелись, — сказал отец.

Сели за стол.

— Можно, я полью картошку яйцами? — спросила Катя.

— Можно, — согласился отец. — Все можно, не существует ничего невозможного. Только не надо простые вещи превращать в сложные.

— Как мама? — спросил я.

— Мама устала, маме тоже нужна определенность.

В Кате натянулась струна, но продолжение не последовало, и струна ослабла. Катя промолчала, и я промолчал. Разговор сместился на отвлеченные темы. Я спросил, что нового в ирригационном институте. Отец преподавал в нем уже тридцать пять лет.

— Новое начнется тогда, когда станет больше порядка, — сказал отец с горькой, как мне показалось, усмешкой. — На смену нам приходят молодые люди, но порядка от этого становится меньше. Почему? Потому что эти люди настроены на быстрый личный успех и равнодушны к успеху общему, если он не сулит им немедленных выгод и возвышения. Их так воспитали, и сразу трудно что-либо изменить. Двух преподавателей поймали на взятках. Они ставили заочникам зачеты за деньги. А тех, кто не платил, мурыжили почем зря. Когда все открылось, их тихо выставили за дверь. А почему не осудили? Я хочу, чтобы закон был не только буквой, но и каменной стеной. Чтобы он надежно ограждал общество от паразитов.