Сергей Татур - Периферия [сборник]

«И здесь как везде, — подумала я. — Но как это, Инночка, держаться подальше? И что может быть интереснее подлинных проявлений человеческого естества?»

Я кивнула, настраивая ее на продолжение. Я давно уже не противоречила по мелочам. Не надо мешать человеку быть самим собой. В таком состоянии он просто чудо, смотри, любуйся и радуйся или жалей, что ты не такая.

— Ульмас толковый, но к нему трудно привыкнуть. Настраиваешься на одно, а он уже с другим приходит. По-твоему, непредсказуемость — это хорошо или плохо? — вдруг спросила она.

— Лучше наезженной колеи.

— Слушай, уж не энтузиасточка ли ты?

Инна кинула на меня быстрый испытующий взгляд, и я мгновенно надвинула на лицо маску бесстрастности. Моя заурядная внешность — прекрасный щит, преграждающий доступ к душе.

— Что ты! — успокоила я ее. — Я как все.

— Бэ Бэ тоже толковый, но вынужден подражать шефу.

— Двум ярким индивидуальностям здесь тесно?

— А ты сечешь! — пропела она не без удивления. — Бэ Бэ мечтает о самостоятельности. Но все это на поверхности, и упаси тебя бог сунуться между ними в момент выяснения отношений. Сгоришь без дыма. Но что это мы торопимся, вперед забегаем? Неразумно. Ты замужем?

— Пока не взяли.

Инесса опять кинула на меня быстрый взгляд, словно подтверждая уже сделанный ею вывод о естественности моего одиночества.

— Свобода — милая вещь, — сообщила она, намекая, что у нее было достаточно возможностей, но она не нашла, на ком остановиться.

Я опять на нее посмотрела. Ой ли? Как все же мы хотим выглядеть лучше, лучше, лучше!

— Ты где живешь? — спросила она.

— Улица Буденного. За Госпитальным базаром.

— Не знаю этого района. А я обитаю близ консерватории. Мать пробила кооператив. Без ничего, можно сказать, остались, зато две комнаты в центре. Роскошь, правда?

— Завидую, — сказала я, хотя, кажется, начисто лишена этого чувства. Почему мне должно быть плохо, если кому-то хорошо?

Слушая Инну, я наблюдала за другими. Варвара читала «Новый мир», опустив журнал в средний ящик стола. Когда кто-то входил, она заученным движением вдвигала ящик в стол и нажимала клавиши калькулятора. Нас она не стеснялась. «Система должностных окладов, — подумала я. — Оплачивается время, проведенное на работе». Я подумала, почему никто из нас не сделает ей замечания. Понятно: нас это не касается. Ну, а лично меня? «Я новенькая, — сказала я себе, — я здесь без права голоса». Начну выступать и сразу стану персоной нон грата. Только не это. Не хочу, чтобы от меня отворачивались.

Одного из ребят звали Гумаром, фамилия его была Бердыев. Вот кто маялся, вот кто не знал куда себя деть! За столом, заваленным чертежами и бумагами, он не мог просидеть и пяти минут. Он не упускал случая, чтобы вставить в разговор свое слово. Всякий раз, когда «Маяк» передавал последние известия, он включал репродуктор, а когда они кончались, выходил во двор покурить. И не мерз ведь в своем сереньком румынском пиджачке, выстаивая на морозе и десять, и двадцать минут. Может быть, он такой после праздников?

— Займешься Акбулаком? — полюбопытствовала Инна.

Я развернула чертежи. Да, это был Акбулакский туннель. Река течет прямо над месторождением цветных металлов, над массивным рудным телом. Вот пятикилометровый туннель и отведет ее в сторону, позволит спокойно произвести вскрышу и заняться добычей. Моделировался только участок перехода от напорного режима к безнапорному, то есть водобойный колодец. Поток вырывался из напорного туннеля с силой струи, бьющей из брандспойта, а ему надлежало войти в безнапорный туннель тихо и плавно.

— Покажи мне эту модель, — попросила я Инну.

Мы оделись и пошли в дальний угол большого двора. Снег искрился. Какая сейчас веселая толчея на школьных переменах! Моя модель — деревянная, выкрашена в броский синий цвет. Над ней легкий шиферный навес.

— Теперь все это — твое, — объявляет Инна. — Извини меня, но я не вижу воодушевления. Тут комнатенка с печуркой для отогрева души и озябших рук. Обживайся.

Она засеменила назад, в тепло. Я поежилась и мысленно проследила путь воды. Новизна предстоящей работы и влекла, и настораживала. А что? Могла и не оправдать доверия. Я не чувствовала себя достаточно подготовленной для модельных исследований. Я хорошо делала только то, что хорошо знала. Но отступать было поздно, да, собственно, и некуда.

Когда я возвращалась в лабораторию, захотелось подурачиться, крикнуть:

— Терем-теремок, кто в тереме живет?

И ответить себе измененным голосом:

— Я — мышка-норушка!

— Я — лягушка-квакушка!

Но не позволила себе даже минутного возвращения в детство. Увидят, засмеют и потом будут высмеивать по инерции. Та же девчушка, что била в рельс утром, снова выбежала и ударила молотком по звонкому металлу. Перерыв на обед. Счастливая — ей только восемнадцать. Как бы я хотела родиться позже!

Обедала я с девушками. Столовой, оказывается, поблизости нет. Девчата взяли меня на свое иждивение, и мне было неловко. Я почти ничего не ела, налегала на чай.

— Талию бережешь? — сказала Инна. — Эх, кто бы мне испортил талию!

— Прибедняешься, милая! — сказала Варвара нараспев, словно вразумляла.

«Язва!» — подумала я про нее. У девчат все организовано просто и мило: каждая приносит из дома завтрак, а дежурная кипятит чай. Дежурила Инна. Грязную посуду она убирала и мыла с почти инстинктивной брезгливостью, беря тарелки двумя оттопыренными пальчиками и неумело оглаживая их тряпкой, смоченной в теплой воде. Я ненавязчиво помогла ей, и она просияла.

За обедом девчата щебетали вовсю. Кофточки и парни, фильмы и диски переплелись в нечто невообразимое и неразделимое, громкое и большое. Страсти и восторги перемешались. Неловко признаться, но мне не дали и рта раскрыть. Я сидела, слушала и улыбалась. Вот оно, обаяние непосредственности! Меня в кои-то веки не стеснялись, не сторонились. Я почувствовала горячую благодарность и сказала себе, что буду делать этим людям только хорошее. Впрочем, разве когда-нибудь я поступала по-другому? Кого-то обидела, унизила, обманула, подвела? Только по неведению, только нечаянно — и всего в нескольких случаях, которых буду стыдиться, вероятно, до конца дней своих.

Потом Инна и Варвара сражались в шашки. Ну, это было представление! Даже мне, наблюдательнице сторонней, в эти минуты было не двадцать восемь, а восемь, а им — еще меньше.

— И-и-и! — обалдело пищала Инесса, ожидая от Варвары Федоровны неверного хода, подталкивая ее на ошибку массированным психологическим нажимом.

И Варя делала-таки плохой ход. Инна вскакивала, прыгала и хлопала в ладоши. Вот это темперамент! Никогда не видела ничего подобного. Кто сказал, что взрослому недоступно возвращение в детство?..