Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

Бои шли с переменным успехом. Полк, в котором служил Гомбаш, то продвигался, то стоял, то отходил — к тому времени русские уже начали наступать. Только к концу зимы наконец вся эта кутерьма утихла: полк, как и вся австро-венгерская армия, утомленная трехмесячными боевыми действиями в заснеженных Карпатах, зарылся в окопы, тем более что и русские тоже, видно, выдохлись в этих маневренных боях. Гомбаш к этому времени, хотя и не получил повышения в чине, был повышен в должности. Его назначили командиром взвода, так как офицеров не хватало. Его предшественник лейтенант Шоплаи, весьма обрадованный тем, что его слегка ранило в руку, поручив Гомбашу командовать, отправился на перевязочный пункт и не вернулся.

Новое назначение Гомбаш принял довольно спокойно: он уже поднаторел в военном деле, да и солдаты, с которыми он старался ладить и не «завинчивать гайки» дисциплины без нужды, его слушались. Через некоторое время Гомбаш, к своему удивлению, получил медаль «За храбрость», хотя и не очень старался храбрость проявлять. Однако родителей и Эржику о своей награде известил с гордостью. В ответ он получил письмо из дома, в котором отец сообщал: «Меня на службе поздравили с твоей медалью все». А мать дописала: «Бог с ними, с наградами, сынок! Не гонись за ними, береги свою жизнь, нужную не только тебе, но и нам». Эржика же прислала письмо, начинавшееся восторженно: «Мой витязь!» — и кончавшееся словами: «Поскорее приезжай с этой противной войны ко мне».

Последнее письмо Эржики Гомбаш успел получить в начале лета пятнадцатого. Как и раньше, она писала, что ждет, тоскует, верна. А вскоре пришло письмо от матери. Она с тревогой сообщила, что у Эржики появился поклонник — сын владельца магазина готового платья, госпожа Лошонци благоволит к нему и уже поговаривает о помолвке, а это означает, что она сумела склонить на это дочь. «Напиши Эржике немедленно, — предупреждала мать, — не дай сбить ее с толку».

Он не успел написать ни матери, ни Эржике: началось русское наступление. Да и могло ли его письмо сыграть решающую роль? Известно, как Эржика покорна матери…

Наступление застало Яноша и его сослуживцев на тех же позициях, на которых они находились еще с зимы, — в окопах, тянувшихся по лесистому склону вдоль долины с крохотной, но шумной речонкой. Долгое время на этих позициях им жилось спокойно — русские были по ту сторону долины. Но вот справа, из-за гор, стали доноситься раскатистые звуки канонады.

Потом гул пушек послышался слева. Уже стало известно, что русские наступают. Было приказано подготовиться отразить их. Но вдруг поступил приказ — оставить позиции и переходить на другие. Под жарким солнцем колонна полка потянулась по извилистой горной дороге. Вдруг по колонне пронесся слух: русские зашли с флангов, окружают. Все заспешили, обозные повозки и артиллерийские упряжки катили рысью, обгоняя пехоту, торопливо шагавшую вразброд. К концу дня в обгон колонны промчалось несколько конных, заставляя солдат шарахаться. Кто-то крикнул: «Казаки!» Поднялась паника, кто бежал вперед по дороге, кто — в сторону. «Направо, в кусты!» — дал Гомбаш команду своим солдатам, и те мгновенно исполнили ее. В лесу он проверил наличие людей. Оказалось, восемь человек делись неизвестно куда. «Ну, пропала моя голова, — расстроился Гомбаш, — как я покажусь на глаза командиру роты?»

— Пойдем лесом, стороной от дороги! — сказал он своим людям. — А то на дороге, возможно, и в самом деле русские.

Солдаты послушно пошли за ним.

Стемнело. Пробираться в лесу становилось все труднее. Гомбаш боялся сбиться с направления, которое он знал лишь приблизительно. Солдаты устали, проголодались.

Видя, что его воинство окончательно пало духом, Гомбаш приказал остановиться на ночлег. Все улеглись под деревьями. На всякий случай Гомбаш поставил часовых, лег и заснул каменным сном.

Он проснулся рано утром, от тихого, вполголоса, разговора двух солдат-словаков. Они говорили на своем языке, но за время, что прослужил в разноязычной австро-венгерской армии, Гомбаш уже научился понимать речь каждого своего солдата.

— Послушай, Яно, — говорил один из словаков другому, — клянусь пресвятой девой — где-то неподалеку палят свинью!

— Неужели? — удивился другой. — Тебе это, должно быть, мерещится с голоду. Может быть, ты только что видел это во сне?

— Э, нет, наяву! У меня на эти дела особый нюх. Если где-нибудь пахнет жратвой — учую сразу же.

— Но где здесь, в этом чертовом лесу, может найтись свинья? Неужели кто-нибудь, посланный богом, готовит ее специально для нас?

— Не знаю. Но то, что палят свинью, и палят поблизости, — ручаюсь.

Гомбаш поднял голову и вмешался в разговор:

— Как по-вашему, далеко ли это? — спросил он солдата, учуявшего пропитание.

— Тянет ветерком в нашу сторону, господин унтер-офицер, — откликнулся тот. — Смею доложить, не больше как с полкилометра… И еще, добавлю с вашего позволения, свинью уже кончают опаливать. Под конец, знаете ли, уже начинает отдавать не щетиной, а поджаренной кожей…

— Ладно, не растравляйте нам прежде времени аппетит, — усмехнулся Гомбаш. — Лучше сходите-ка да посмотрите. Может быть, что-нибудь достанется и на нашу долю.

— Слушаюсь! — Солдат поднялся и ушел. А его собеседник, повернувшись к Гомбашу, сказал со вздохом:

— Вот мы скитаемся по дебрям, как дикие люди, а кто-то, как и полагается цивилизованному человеку, готовит себе пищу на огне.

— Потерпите, — посоветовал ему Гомбаш, — и мы найдем этих цивилизованных людей.

Прошло не более десяти минут. Затрещали ветви, и посланный на разведку солдат подбежал к Гомбашу:

— Господин унтер-офицер! Свинью палят русские!

— Русские? Где?

— Внизу, у дороги. Там хутор, два домика, русский обоз и полевая кухня. Они готовят себе завтрак.

— Господин унтер-офицер! — вдруг осмелев, заявил другой словак. — Нам ничего не остается, как сдаться в плен!

— А если нас увезут в Сибирь? — испуганно спросил его товарищ.

— Не бойся, там тебя не съедят белые медведи.

— Но все-таки страшно…

— В Сибири меня не убьют, а на фронте — очень даже может быть. А у меня на шее пятеро.

— Надо сдаваться! — заговорили другие солдаты, разбуженные разговором.

— Где нам теперь искать своих?

— Господин унтер-офицер, а вы что скажете?

Гомбаш растерялся. Как он должен теперь поступить? Ответил осторожно:

— Если рассматривать вопрос юридически — мы отрезаны от своих. А это позволяет сложить оружие…

— Нет! — вдруг прокричал, срываясь, мальчишеский голос. Кричал самый юный во взводе солдат, гимназист из Шопрона.

— Сдаваться в плен — это измена императору! Я не пойду!

— Ну и катись ты со своим императором! — ответил ему кто-то из солдат.