Ахияр Хакимов - Млечный путь

— Так я и думал! — Хайдар стукнул кулаком по столу. — Вот ведь как оно, брат. Если бы не мы, то Гитлеру-то было раз плюнуть на эту Америку! На нашем горбу и крови затесались в победители, а теперь атомной бомбой размахивают, нас же и хотят напугать. Ну, не сволочи, а?

— Бомба и у нас будет, на этот счет не беспокойся, — заверил его Мансур. — Ты о себе позаботься. Или собираешься всю жизнь на кровати валяться?

Хайдар сразу же сник, на щеках заиграли желваки, голова опустилась. Мансур уже пожалел, что заговорил об этом, обманувшись его интересом к политике. Не так надо было с ним.

— Прикажешь перед Галиуллиным и Зиганшой шапку ломать? — потухшим голосом спросил тот после долгого молчания. — Меня ведь только пугалом поставить в поле. Да и то без подпорок не устою на одной-то ноге.

— Дело найдется. Сначала надо здоровье поправить...

Только услышал о здоровье, Хайдар вскочил с места, опрокинув табуретку, и склонился над Мансуром, скривив в усмешке бескровные губы:

— Так бы и сказал сразу! А то сидит тут, умничает, будто я несмышленыш какой. «Америка»! «Бомба»! Тьфу!

— Да ты погоди, не кипятись.

— Ха, «не кипятись»! Опять будешь уговаривать самогонку не пить? Наган потребуешь? Эх, Мансур... Я-то думал, поговорю с тобой всласть о том, что покоя не дает, а ты снова свое жуешь.

— Все же наган придется сдать...

— Вот как! — Хайдар дурашливо подбоченился, изобразил на липе презрительную улыбку. — Не голова у тебя, а целый совнарком! Скажи, долго думал? Нет? Так вот, слушай внимательно, золото мое... — гримасничал, ерничал он, войдя в раж. — Тебе только скажу. Одному тебе, и больше никому! Во-первых, не наган — я не милиционер, чтобы наган держать, — а пис-то-лет! Система — кольт. Разница? Это для матери моей — все едино: наган, и точка. Ты-то ведь фронтовик, офицер, прошедший огни и воды, и должен знать такие вещи. Во-вторых... да, да, весь секрет в этом, дорогой друг, вся хитрость... Так слушай же, подставь уши! Вопрос возникает: ты мне его давал, пистолет-то? Ага, не помнишь? Понятно, понятно, не помнишь, потому что не было этого, не давал. Как же тогда, скажи на милость, язык у тебя повернулся советовать такую чушь — сдать?!

Может, долго еще дурачился бы Хайдар, но вдруг у него забулькало в горле, голос осекся, и, сотрясаемый жестоким кашлем, он рухнул на кровать. Мансур выцедил из самовара теплую воду, дал ему выпить.

То, что он на трезвую голову и в здравом уме устроил этот балаган, Мансуру даже понравилось. Значит, не все еще потеряно, раз мечется человек и только из самолюбия не позволяет себе отступить от того, что натворил и наговорил по пьянке. Стреляться тоже не будет, хоть и не видит пока выхода. Да, сладка жизнь, так просто с ней не расстанешься.

— Ну, что же, — сказал Мансур, вставая, — береги этот... наган свой, раз не можешь обходиться без игрушки. Только вот что, солдат, звонили из райкома. Есть разрешение положить тебя в госпиталь. Готовься, через неделю в Уфу поедем.

— В госпиталь! В Уфу! — передразнил его Хайдар. — Мало там таких вояк, что кровью харкают. Не говорил бы, если бы сам не видел. И сказано: нельзя делать операцию.

— Воля твоя. Как говорится, насильно мил не будешь. Но отказываться глупо...

И снова началась длительная осада. Мансур не заходил к Хайдару несколько дней, ждал, надеялся, что сам позовет. А пока наведался в военкомат, ускорил выписку документов для госпиталя. И вот в один из вечеров прибежала к нему мать Хайдара: зовет, мол, сын.

— Думал, гадал и решил ехать, — тихо проговорил Хайдар, пряча глаза. — Попытка — не пытка. Но из-за тебя еду. Сам-то я уверен, ничего не выйдет... А эту чертову птичку сдашь, не то еще возьмет да запоет... — На ладонь Мансура лег маленький дамский пистолет. — Жалко. В госпитале у одного сержанта на часы выменял.

— На кой дьявол он тебе понадобился?

— Интересно же! Красивая штука... Да там почти у каждого был или «вальтер», или «парабеллум». Врачи устраивают шмон, собирают целый арсенал, но не проходит и недели, снова появляются эти, как ты говоришь, игрушки.

Вышло так, что сдавать «кольт» Мансуру было некогда. «Успею», — решил и запер его в чемодан.

В Уфе он задержался на целую неделю. В положенные часы навещал Хайдара, днем слонялся по городу и уехал, лишь окончательно убедившись, что операцию будут делать и начнут готовить больного. Словом, пистолет он сдал дней через десять. Сказал, что свой, Хайдара не назвал.

Между тем весна наконец вошла в свои права. Заметно потеплело, и раны Мансура перестали ныть. В правлении ему предложили место счетовода, но он отказался, подумав про себя, что неплохо бы на это дело определить Хайдара, когда вернется. Сам же напросился в шоферы и начал ремонтировать простоявшую года два в сарае, ни на что не годную довоенную полуторку.

Галиуллин не сразу согласился на это. То да се, мол, ничего с этой машиной сделать нельзя, запчастей нет, давай, дескать, принимай счетные книги. Мансур тоже уперся. Тогда председатель подмигнул Зиганше, любимцу и собутыльнику своему:

— Слышишь, бригадир? Голова у парня варит, хвалю! Хоть старая, а машина ему нужна. Знает, что в правлении много не высидишь, бумагой сыт не будешь! — и расхохотался, хлопнув ладонью о ладонь. — Верно говорю, Зиганша?

— В точку! — поддакнул тот, важно развалясь на старом диване. Сразу видно, не просто бригадир, а советчик и друг председателя. Мансур уже слышал, что он здесь двери ногой открывает.

— А машина — она кормилица. Там подхватил чего, тут кому подсобил... — не унимался Галиуллин. — Но ведь еще надо ее на ход поставить. Получится ли?

— Получится, — ответил Мансур.

— Может, рискнем, а, бригадир?

— Я как член правления и правая рука твоя — за. Сказано же: если душа потребует — человек змеиного яда выпьет, — пустился Зиганша в рассуждения. — Давай, Кутушев, жить и работать сообща, дружно. Мы же фронтовики с тобой! Не чурайся нас. Зашел бы вечером-то домой ко мне. Много ли надо, когда два солдата встречаются. Курочка да чарочка!..

Подленький намек председателя Мансур пропустил мимо ушей, а Зиганшу чуть было не схватил за грудки. Ох, подумал, надо бы бросить ему в лицо, напомнить о встрече под Смоленском, но опять сдержался. Крыть-то нечем. Да и не хотелось ему первый трудовой день в колхозе начинать со скандала. Только с презрением посмотрел на искривленные пальцы Зиганши.

Тот заметил его взгляд, повертел безобразную клешню так и сяк, осклабился.

— Ничего, Кутушев, — проговорил, скрывая тревогу под смешком, — раны украшают воина. Конечно, неудобство есть, бабы иногда боятся, хе-хе... А на фронте после госпиталя был ездовым при роте. Воевал не хуже других и здесь не из последних. Пусть вон председатель скажет.

— Да, Кутушев, этот горазд и языком молоть, и руками толочь. Хвастун, конечно, — это есть, но работник же... Гляди у меня! — шутливо погрозил дружку пальцем.