Ахияр Хакимов - Млечный путь

От Гашуры мысли Мансура сами собой скакнули к ее сыну Марату. «Эх, Марат, Марат! И на твою юную голову свалилось столько бед и напастей, что хватило бы на век взрослого человека. Не поняли тебя родители, не до того им было. Мысли у них не шли дальше крикливого, напоказ, достатка, желания переплюнуть других. А в итоге? Чуть было не сломали судьбу единственного сына...»

Простой уральский камень почти тридцать лет венчает поросшую изумрудной травой могилу Нурании. Дорогие многосотенные памятники потрескались по краям, выщерблены кусками, а этот стоит неколебимо, словно от самого себя получая стойкость и неубывающую силу. Ни свирепые морозы, ни жара и ливни — все нипочем.

Мансур вытянул руку, осторожно погладил зеленую травку, укрывшую приземистый холмик, и тут же заметил, что стебель юшана [1] Юшан — горькая степная полынь. , вырванный им в прошлом году, появился снова. Вот так каждый год: он вырывал, а стебель упрямо прорастал из остатков корня. И Мансур сдался. «А вдруг в этом есть какой-то тайный смысл?» — усмехнулся он не без суеверного чувства.

— Это я, Нурания... — зашептал Мансур. — Опять нам что-то грозит. Но ты не волнуйся. Лишь бы сердце выдержало, а там уж я... Да, да, Нурания, прорвемся, не сомневайся.

«Прорвемся!» — его любимое выражение. Его клич и пароль, поддерживающие в трудную минуту.

Забыв вытереть повлажневшие глаза, он поднялся на ноги, постоял будто в нерешительности и не спеша зашагал прочь. Горькая усмешка застыла на губах Мансура. Он с удивлением думал об упорстве полынного стебелька...

Не зря сказано: мы предполагаем, бог располагает. В данном случае бог — закон дороги. Мансур рассчитывал к утру добраться до Уфы, оттуда два с небольшим часа воздушного пути — и Москва. Но дорога диктовала свои законы. Кому только ни показывал Мансур злополучную телеграмму, как ни доказывал, то унижаясь, то кому-то чем-то грозя, — ничто не помогло: билет на самолет достать ему не удалось.

Правда, в какой-то момент один из начальников с широкими золотыми нашивками на рукавах темно-синего кителя дрогнул перед ним и пообещал помочь, но вскоре и он пошел на попятную: «Ну, добуду я тебе билет, а дальше что? Видишь, сколько народу в залах ожидания? Цыганский табор! Не летают самолеты. Никуда не летают. Почему, спрашиваешь? А черт его знает почему. Из Москвы нет. Вот тебе мой совет: садись в автобус или бери такси — и дуй на железнодорожный вокзал. Я звякну туда по телефону. Попадешь на вечерний поезд, поспишь две ночки — и будешь в Москве».

Нет, не мог понять Мансур, почему в эту летнюю пору, когда люди снуют по всей бескрайней стране со своими неотложными делами, в отпуска и из отпусков, самолеты вдруг перестали летать. Какие только догадки и толки не услышишь по этому поводу. И чем дольше засиживаются люди в аэропорту, тем невероятнее становятся их предположения. Один из таких, с женой и двумя детьми, направляющийся на Украину, к могиле погибшего в войну брата, всерьез уверял, что не хватает керосина. Ну, не глупец ли! Если в нашей стране его не хватает, то как же обходятся те страны, что живут на покупном горючем? От другого слышишь: «Вокруг Москвы вот уже два или три дня бушуют грозы и ливни». И опять же вранье, потому что по радио передавали совершенно другое. Впрочем, осатаневших от томительного ожидания пассажиров понять можно, тут невесть что заговоришь. Так что же, рот им прикажете закрыть? Ничего удивительного, что еще один болтает, подмигивая, о летающих тарелках, из-за них, дескать, пилоты боятся подняться в небо.

Так и пришлось Мансуру махнуть на все рукой и податься на железнодорожный вокзал. Хорошо, начальник тот оказался человеком слова — стоило Мансуру пробраться к кассе и назвать свою фамилию, как он незамедлительно получил билет.

Сколь ни была угнетающа мысль о двухсуточной тряске в вагоне, она пугала меньше здешней толчеи, ожидания «летной погоды», пустых хлопот. «Нет уж, чем ждать самолета, лучше мало-помалу двигаться», — утешал он себя.

А беспокойные думы его уже в Москве. Что там его ждет? Почему невестка Алия не написала обо всем ясно и подробно, а все как-то в обход: мол, в службе Анвара предвидятся перемены и было бы, дескать, желательно, чтобы отец приехал, и как можно скорее. Нет, видно, неспроста телеграмма, не в переменах каких-то дело. Алия женщина умная и сдержанная, деревенского человека в такую пору от дел отрывать беспричинно не станет. Скорее всего, Анвар опять угодил в какую-нибудь передрягу. Или вновь прикован к постели, осложнения какие-нибудь... Иначе разве стали бы вызывать в срочном порядке?

Ворочается Мансур на своей полке, от дум своих уйти хочет, заснуть себя заставляет. Но куда там! Не выходит из головы Анвар. А мысль о нем тянет другую, третью, одно воспоминание вяжется ко второму... Нет сна и покоя даже в поезде. Сидеть бы сейчас да смотреть бездумно в окно, созерцать мимолетные, беспрерывно меняющиеся картины проносящегося мимо пространства. Нельзя опять же — ночь. Ничего не видать, кроме огней. Что и говорить, нашла на тебя ночная бессонница — и воспарила память птицей в небо! Летит, куда ей захочется, в такие дебри тебя заводит, такие закоулки начинает ворошить, что в другое время и не вспомнишь вовсе.

А поезд задержится где-то ненадолго и снова несется вперед. Спят пассажиры, и только Мансуру не до сна.

Как там лесной хуторок на берегу Голубого Озера? Справляется ли студент-практикант с делом? Не отлынивает ли от работы, ссылаясь на свое временное пребывание на посту? Чего доброго, отыщет ружье и начнет палить для забавы или со страха... Словом, с какого боку ни подойти, поездка эта совсем не ко времени. И годы не те, и здоровье не то. Отъездился Мансур, покатался по свету, напереживался. Чаша жизни испита, можно сказать, до донышка, и дорога уткнулась в лесной хутор, последний островок в жизни, куда навечно прописан он сам и где сейчас обитают самые близкие ему существа. Мансур цепляется за эту мысль, проникаясь умилением, и немного оттаивает в груди. Вот о нем-то, о хуторе, и следует думать ему в тишине вагона, и ни о чем другом.

Последний островок. Последняя гавань... Долго он шел к ней, брел трудной и петлистой дорогой. Дошел и словно бы сбросил с плеч некий груз, освободил душу и тело от гнетущей тяжести. И это уже хорошо. Не каждый благополучно добирается до своего последнего островка. И то сказать, Мансур шагал по жизни открыто, ни за чьи спины не прятался, наравне со всеми делил невзгоды и радости времени. Чего еще? И сейчас могут кое-что его натруженные руки, и уголек продолжает тлеть в домашнем очаге. Нет, не может он сетовать на судьбу, жизнь свою проклинать. Конечно, звезд с неба не хватал, и шатало его под ветром, и на землю кидало. Но вставал, отряхивался и шел дальше. Никому не досаждал жалобами — сожмет скулы до зубовного скрежета, губы в кровь искусает — и вперед, вперед... А если столь неровной и ухабистой была его дорога, кто в том виноват? Сам ли, жизнь ли... Да не все ли равно, в конце концов! Если жизнь, то, значит, сам ее такую избрал. А если сам, то зачем винить жизнь и людей?..