Дмитрий Ерёмин - Глыбухинский леший

Девочка узнала тетю Лену Капустину. С ее дочкой Таней она училась в одном классе. Тетя Лена бывала на школьных собраниях и вечерах, ходила по поручению директора на квартиры учеников. Она, эта тетя, заходила уже и к Промотовым, к Нюриному отцу.

Это было месяц назад. Тогда отец еще работал на продовольственной базе шофером грузовой машины. Дома бывал он мало, приезжал с работы поздно, почти всегда пьяный. Укладывая его в постель, мать Нюры укоризненно приговаривала:

— Пьешь, Коля, все пьешь. И что в ней, в той водке? Ты хоть бы дочери постыдился.

Отец пытался подняться, зло бормотал:

— А чего мне ее стыдиться? Может, она не моя…

Худенькая, невысокая мать смертельно бледнела.

— Опять ты про то же? — говорила она чуть слышно. — Совести нет у тебя! Клянусь тебе, Коля, и сам ты знаешь, что Нюра — твоя! Зачем… ну, затем ты пьешь? С худыми людьми связался…

По опухшему лицу отца проходила судорога. Он поднимался с кровати, отталкивал мать, кричал:

— Как пил, так и буду пить! Совсем меня заучила! Кто здесь хозяин? Я здесь хозяин!

Мать плакала и тоскливо ежилась, будто ей становилось холодно от этих несправедливых слов, обхватывала голову руками и опускалась на старый сундук у дверей. Там она сидела и всхлипывала, слушая ругань мужа.

А однажды, промолчав перед этим два дня, ушла. Было уже поздно. Отец сидел у стола и злобно рвал зубами хлеб и куски вареного мяса, вылавливая их сверкающей ложкой из разогретого Нюрой супа. Он был трезв, что редко случалось в последний год, и ужинал молча. Лицо его хмуро дергалось. И девочку напугало дикое выражение этого опухшего, хмурого лица. Она залезла на свою кровать, укрылась одеяльцем и долго лежала с закрытыми глазами, боясь уснуть. Горло ее щекотали слезы. Сдерживая их, она сжимала руки на груди и молчала.

Утром соседка, работница с «Красной швеи», шепотом сообщила отцу, что Татьяна, похоже, легла в больницу на операцию. А потом, говорит, завербуется на Восток, вместе с Нюрой уедет и никогда не вернется.

Отец глухо крякнул и задержался возле дверей. Нюра слышала, как он сказал со всегда пугавшим ее злым удовольствием:

— Видать, поняла, что я сам от нее ухожу? Найдутся, которые подобрее и покрасивше. Так что еще посмотрим…

Вечером он вернулся домой до беспамятства пьяный. И пил почти каждый день в течение всей недели, стучал кулаком по столу и кричал на дочь:

— Вся в нее, непокорная! Больно гордые обе, че-оррт!

Готовя уроки, Нюра сквозь слезы глядела на страницу школьного учебника с нарисованной на ней картой мира. Страница расплывалась и темнела. Слезы беззвучно скатывались вниз, на размытые очертания морей и суши. Смахивая их пальцами, девочка крепилась и молчала.

Через неделю мать умерла. Отец схватился за голову, сел на кровать. А ночью, ворочаясь, глухо вскрикивал:

— Пусть родила бы… пусть родила! Танюша… прости, бесценная ты моя!

Потом он особенно много пил, возвращался домой растрепанный, грязный и, как при живой Татьяне, вызывающе, зло кричал:

— Кто здесь хозяин?!

Комната нелюдимо молчала. Ее немота, как видно, обескураживала отца. Он с воем валился в постель и спал до утра, не раздеваясь, в грязных ботинках. А однажды вечером с ним пришла незнакомая женщина. Не глядя на Нюру, отец сказал:

— Это твоя новая мама. Мама Сима. Повтори.

Нюра промолчала.

Отец ударил ее по затылку.

— Повтори!

Она повторила.

— Ну вот. Слушайся маму Симу. А об умершей матери зря не думай. Забудь.

Новая мама была совсем не похожа на ту, которая умерла. Невысокая, полная и большеносая, с маленькими черными глазками, она с суетливой деловитостью осмотрела комнату, долго крестила Нюру и что-то добренько бормотала об ангелочках. Потом выпила с отцом вина и смачно поцеловалась. Подумав, ласково попросила:

— Выйди-ка, деточка, в коридор.

И заперла за ней дверь.

Утром мама Сима принесла свои вещи. Она, как сказала швея-соседка, работала буфетчицей в автобазе вместе с отцом. По вечерам и в воскресенье к ней приходили какие-то «сестры» в черных платках. Скучными голосами они пели молитвы, велели и Нюре петь, но она уклонялась, и возмущенная мама Сима сердито вскрикивала:

— Видали, какая испорченная?

— Безбожница, — соглашались с ней «сестры». — Такую навряд ли скоро и обратишь. Ты, сестрица, с ней потихоньку да полегоньку. Главное, самого-то… ты самого-то его, главное, обращай. К нашей вере прикланивай…

Засыпая, Нюра еще долго слышала их елейные голоса. Она уже знала, какими бывают эти скромненькие, шепотливые тетки. Однажды в школе, еще при маме, был вечер на эту тему. Потом как-то мама читала газету вслух об извергах, загубивших ребенка во имя их бога — Христа. И девочка не испытывала теперь ничего, кроме страха и отвращения, когда новая мама, переглянувшись с «сестрами», кротко просила:

— Давай помолимся с нами, детка. Хоть за покойницу мамочку помолись. Глядишь, господь и простит на том свете ее прегрешения.

— У мамы не было прегрешений! — упрямо твердила Нюра. — А против вас я в милицию заявлю, если будете добиваться…

Лицо мамы Симы делалось красным, потом бледнело от злости. Она говорила:

— А кто тебя, деточка, принуждает? Боже нас сохрани! Мы просто так… о маме твоей болеем. А дело святое — оно добровольно.

Но девочка знала, что Сима лжет. Нередко, ложась без ужина на свой слежавшийся тюфячок, она слышала, как Сима-буфетчица чавкала и сопела, съедая припрятанный под подушкой шоколад. Иногда женщина приносила домой пастилу, колбасу и сыр и наставительно замечала:

— Это вот для гостей. А это для папы… смотри, не тронь!

Девочка стала худеть. Она все чаще опаздывала на уроки, приходила в школу в несвежем платье и стоптанных башмаках. Давно закончилось лето. Над городом мрачно клубилось осеннее небо. Мокрый пронзительный ветер выл в проводах. Девочке он казался косматым и серым, как злая невидимая собака. Налетая на нее сразу же, как только она выходила из деревянного дома на старой московской окраине, он дергал ее за волосы и за платье; она прибегала в школу дрожа от холода, сидела на уроках тихо, боясь глядеть на учителя и подруг.

Три ее лучшие подруги — Шура Блохина, Эллочка Вейсман и Таня Капустина — предлагали ей завтрак, карандаши и учебники. Но девочка не брала, молчала. Тогда они как-то после урока втроем притиснули Нюру к окну в углу коридора. Расспрашивая, девочки горячились, всплескивали руками, сердито вскрикивали, обнимали ее и вместе с ней плакали. Потрясенная Шура предложила послать отцу и буфетчице-Симе письмо или, в крайнем случае, листовку-«молнию»: «Позор пьющему отцу и баптистке Симе!»

Но Таня Капустина сделала проще: она разыскала вожатую школьной пионерской дружины маленькую, как мышка, но энергичную Надю Ефимову и рассказала ей историю Нюры. Вот тогда-то директор школы и привел девочку в свой кабинет. Он встретил ее в коридоре, спросил: