Дмитрий Ерёмин - Глыбухинский леший

Но мама Сима преодолела страх и неловкость. Проводив за дверь Капустину и вожатую, она с ненавистью сунула платья Нюры в комод, швырнула в корзину нештопанные чулки и, с открытым вызовом поглядывая на Промотова, спросила девочку:

— Нажаловалась? Я для тебя, дрянь, выходит, плоха? Не гожусь тебе в мамы? Может, тебе королеву нужно?

И визгливо крикнула:

— Чужих людей для проверки привела? Отца через школу, гляди ты, начали прижимать! Проверяют тебя, дурака… Николай, ты слышишь? Ага, молчишь? И ты молчишь, крапивное семя? Думаешь, что тебе теперь будет лучше?

Промотов горбился у стола, ко всему равнодушный. Упреки школьной комиссии и трусливые увертки этой чужой, большеносой женщины — раздражали.

— Молчала бы ты, воровка, — сказал он с вялой насмешкой. — Тоже еще, прикидывается святошей, молитвы поет. Чего в моей комнате расшумелась? Возьму вот и выгоню.

— Выгонишь? Я ворую? Из-за тебя, босяка, и ворую в своем буфете! — взвизгнула оскорбленная мама Сима. — Бесплатным вином какой уж месяц пою. Теперь отвечать за тебя придется, коль обнаружится недостача.

— Ха! Только ли за меня одного? Тиха-тиха, а таких, как я, у тебя, чай, с десяток перебывало. И хорошо бы вас всех на базе да и в буфете накрыли и присудили бы лет по пять!

Он кисло сморщился от подступившей к горлу изжоги, помял ладонями ноющую с похмелья голову. Потом встал и выпил воды. Проходя к столу, ударил дочь по затылку и вяло выругался:

— Что сбычилась? Ишь, действительно, начала позорить меня через школу. Жизнью дома, видишь ли, у отца недовольна. Пшла спать, упрямая кукла!

С этого вечера мама Сима перестала называть Нюру деточкой, милочкой, ласточкой. Молчаливая, исхудавшая девочка стала для нее ненавистнее врага. Казалось даже, что мама Сима побаивалась ее как опасной и хитрой доносчицы: неожиданный приход Капустиной и пионерской вожатой с комсомольским значком на форменном платье всерьез обеспокоил и напугал ее. А вдруг начнут придираться также и насчет молений «сестер» или еще там чего другого?

Присутствие девочки в квартире стало тяготить и беспокоить маму Симу. Но она была женщиной опытной, дальновидной. Она знала, что в таких делах нужны выдержка и осторожность, и ни разу не поругала и не побила Нюру. Делать это она заставляла отца.

— Смотри, какой змееныш упрямый! — говорила она Промотову с обидой. — Я даю ей свежую картошку с маслом, не ест! Хочет, похоже, чтобы люди на нас пальцами указывали: «Не кормят, мол, бедненькую, скупые аспиды, ай-ай-ай!»

И тот, чтобы только отвязаться от настойчивой мамы Симы, приказывал Нюре:

— Ешь!

Давясь от страха и отвращения, девочка глотала опостылевшую еду. А ночью, поднимая кудрявую голову от подушки, мама Сима злым шепотом говорила отцу:

— Ты слышишь? Это она нарочно так громко чешется, будто в крышке сундука клопы. А я перед пасхой их всех кипятком, кипятком… какие же тут клопы?

И отец кричал, ворочаясь в темноте:

— Перестань чесаться! Вот я тебя ремнем почешу! А ты чего к ней пристаешь, что ночью, что днем? — говорил он сердито Симе. — У-у, дьяволы, покоя мне с вами нет! — и отворачивался к стене.

Но маму Симу это не обескураживало.

— Посмотри, — указывала она после ужина на пишущую или читающую Нюру. — Опять уроки вовремя не выучила. И все будто потому, что стол был занят, я тут, мол, шила. Или, дескать, мои подружки уроки учить мешают своими беседами. А я сегодня и шила-то на столе всего часа два. А «сестры» нынче и вовсе не приходили. Просто, как видно, она добивается, чтобы школьные ревизоры пришли к нам еще раз — тебя проверить!

Отец раздраженно шлепал девочку по щеке:

— Хоть из дома беги! — говорил он при этом, не глядя на маму Симу. — Что та, что другая! А главное — ты: сверлишь и сверлишь!

— Чего это я сверлю? И сказать нельзя? Не я, а она!

— Не она, а ты!

Отец и мама Сима бранились, а Нюра, слушая их, молчала. Тоска и страх сдавливали ей горло, но она теперь не плакала. Она не уклонялась от ударов и ни о чем не просила маму Симу. Она жила замкнуто и одиноко, боясь чужой жалости и расспросов.

Но школьные подруги знали, что Нюре не стало легче. Таня Капустина, приходя домой, возмущенно жаловалась всегда внимательной к ее настроениям матери:

— А Нюра-то, мама, стала еще худее. И по-прежнему не смеется. Теперь и одета как будто лучше, а — не смеется! Надя Ефимова это подметила точно!

Сжимая свои детские ладони в твердые кулачки, она с тоской и ужасом повторяла:

— Подумай, какие еще есть злые, несправедливые люди!

На одном из совещаний в школьном коридоре девочки решили наконец принять предложение Шуры Блохиной и послать отцу Нюры листовку-«молнию». Вместо «молнии» — получилось письмо: «Уважаемый гражданин Промотов, — старательно писала самая грамотная из подруг Шура. — Третий класс «А» нашей школы…»

— Вся школа! — крикнула Эллочка Вейсман.

«Вся школа осуждают вас, плохого отца, за то, что вы совсем не заботитесь о Нюре! Вы даже бьете ее, как дикарь! Поэтому она худая и никогда не играет на переменках…»

— Потому, что вы ее замучили! — вставила Таня, вздрагивая от негодования.

И Шура торопливо написала: «Вы ее совсем замучили!»

Подняв голову от листка, она взволнованно проговорила:

— Он свинья! — и опять склонилась к подоконнику, на котором лежал листок: «У нас отцы не такие. У нас даже приемные отцы или мамы лучше, чем вы. Позор вам, пьющему отцу Промотову! Позор тетке Симе с ее подругами! Вас надо насильно выселить из Москвы, тогда вы узнаете…»

Письмо пришло днем во время обеда. Только что уволенный с работы за пьянство и прогулы отец сидел за столом. Перед ним, около тарелки со щами, стоял пахнущий водкой пустой стакан. Он взял письмо, недоверчиво разорвал конверт и развернул линованную бумажку. Мама Сима, которую тоже уволили из буфета и попросили не уезжать никуда, пока не закончится следствие по делу о хищениях на продбазе, настороженно следила за выражением его лица. Она увидела, как густые, широкие брови Промотова дрогнули, складка разрезала переносицу пополам и лицо стало каменно-неподвижным.

Промотов бросил письмо на стол. Не говоря ни слова, он встал, шагнул к кровати, к висящему на ее спинке толстому ремню. Нюра увидела страшные, небритые скулы отца и его глаза — тяжелые и пустые. С такими глазами он, пьяный, бил маму.

Девочка вскрикнула:

— Папа! — и встала со стула.

Он молча несколько раз ударил ее по плечам ремнем. Она упала на пол и обхватила его ноги руками. Тогда он выкинул ее в коридор.

— Так ей и надо! — с удовольствием проговорила мама Сима, поняв, что письмо не имеет отношения к ее недавним делам в буфете. — Хватит с ней цацкаться! Пусть-ка вот часика два постоит на улице да подумает. А то ишь, моду взяла на родителей жаловаться. Ее бы в детский дом отдать, — уже не в первый раз подбросила она отцу свою заветную мысль.