Константин Паустовский - Корчма на Брагинке

После похорон поводыря тревога вселилась в дом Севрюков. По вечерам двери запирали на железные засовы. Каждую ночь Севрюк со студентом вставали и обходили усадьбу. Они брали с собой заряженные ружья. Однажды ночью в лесу загорелся костер. Он горел до рассвета. Утром Трофим рассказал, что у костра ночевал неизвестный человек. «Надо думать, гоновец, — сказал Трофим. — Ходят кругом, как волки».

В тот же день в усадьбу зашел босой парень в солдатских черных штанах с выгоревшими красными кантами. Сапоги висели у него за спиной. У парня было облупленное от загара лицо. Глаза его смотрели хмуро и цепко. Парень попросил напиться. Марина Павловна вынесла ему кувшин молока и краюху хлеба. Парень жадно выпил молоко и сказал:

— Смелые господа! Не страшитесь жить в таком месте?

— Нас не тронут, — ответила Марина Павловна.

— Это почему же? — спросил парень и усмехнулся.

— Мы никому не делаем зла.

— Со стороны заметнее, — загадочно ответил парень и ушел.

Поэтому Марина Павловна с неохотой отпустила на следующий день Севрюка в соседнее местечко, где надо было купить кое-какие продукты и порох для охотничьих ружей. Севрюк взял с собой меня. Мы должны были вернуться к вечеру в этот же день.

Мне очень понравилась эта поездка по безлюдному краю. Дорога шла среди болот, по песчаным буграм, поросшим низким сосновым лесом. Песок все время ссыпался с колес тонкими струйками. Через дорогу переползали ужи. Блестели по сторонам болота. Над землей стояло безмолвие. Лишь изредка едва слышно начинал шуметь лес.

В местечке по заросшим мхом крышам еврейских домов бродили козы. Деревянная звезда Давида была приколочена над входом в синагогу. На площади, засыпанной трухой от сена, стояли расседланные драгунские лошади. Около них сидели на земле красные от жары драгуны. Мундиры их были расстегнуты. Драгуны вполголоса пели:

Драгунский офицер сидел на крылечке постоялого двора и пил мутный хлебный квас.

Мы ходили по магазинам — «склепам». В них было темно и прохладно. Голуби склевывали зерна с десятичных весов. Торговцы в черных лоснящихся картузиках рассказывали нам, что вчера Гон налетел на соседний фольварк и угнал четверку хороших лошадей.

Когда мы выехали из местечка, Севрюк начал гнать лошадей. Но лошади выбились из сил на песках и могли итти только шагом. Тучи слепней висели над лошадиными крупами. С юга заходила гроза. Она затягивала небо и курилась злым желтым дымом. Болота почернели. Начал налетать ветер. Он трепал листву и нес запах дождя. Мигали молнии. Земля вдалеке грозно громыхала.

— Придется свернуть в корчму на Брагинке и там заночевать, — сказал Севрюк. — Завозились мы в местечке.

Мы свернули на едва заметную лесную дорогу. Телегу било по сосновым корням. Начало быстро темнеть.

Потом лес поредел, в лицо дохнуло сыростью, и мы подъехали к черной корчме. Она стояла на самом берегу Брагинки, под старыми ивами. Позади корчмы весь берег зарос крапивой и белыми зонтичными цветами болиголова. Из этих сырых и пахучих зарослей слышался тревожный писк, — там, очевидно, прятались испуганные грозой цыплята.

На кривое крылечко вышел пожилой тучный человек — хозяин корчмы Лейзер.

— Какой гость! — воскликнул он и покачал головой. — Легче найти в лесу бриллиант, чем заманить до себя такого приятного гостя. Сделайте любезность, заходите прямо в чистую половину.

Несмотря на сладкую улыбку, Лейзер внимательно поглядывал на нас из-под набрякших век.

— Я знаю, Лейзер, — сказал Севрюк, — что у вас в корчме живут майстры. Не беспокойтесь. Нам до этого нет никакого дела.

— Что я могу? — тяжело вздохнул Лейзер. — Кругом лес, болото. Разве я выбираю себе постояльцев! Я сам их иногда опасаюсь, пане Севрюк.

Мы вошли в чистую половину. Под ногами скрипели выскобленные полы. Комната перекосилась, и все в ней стояло криво.

Окна из-за грозы были закрыты. В стекла бились мухи. Засиженный мухами портрет генерала Куропаткина висел на стене. Лейзер принес сена и постелил нам на полу. Мы сели пить чай. Тотчас ударил такой гром, что на столе подпрыгнули голубые чашки. Ливень налетел на корчму с глухим ровным шумом. Потоки воды лились в серой мгле за окном. Эту мглу непрерывно разрывали мутные молнии.

Ливень заглушал писк самовара. Мы пили чай с баранками. Давно уже чай не казался мне таким вкусным.

Мне нравилась эта корчма, вся эта глушь, шум дождя, грохот грома в лесах. Из-за стены едва слышно доносились голоса нищих.

Я устал от тряски в телеге и от длинного знойного дня и тотчас после чая уснул на полу, на сене. Проснулся я среди ночи весь в испарине. Керосиновая духота висела слоями. Мигал ночник. Севрюк сидел на сене рядом со мной.

— Ляжем лучше в телеге, — сказал он. — У меня будет разрыв сердца от этой духоты.

Мы осторожно вышли из корчмы. Телега стояла под навесом. Мы разворошили сено, легли и укрылись рядном.

Гроза прошла. Над лесом горели влажные звезды. Острый запах мокрого бурьяна проникал под навес.

Скрипнула дверь. Из корчмы кто-то вышел. Севрюк сказал мне шопотом:

— Не шумите. Это, должно быть, майстры.

Кто-то сел на старую колоду, около навеса и начал высекать кремнем огонь. Запахло дымом махорки.

— Как заполыхает, мы разом и уйдем отсюлича, — сказал скрипучий голос. — А то еще засунут нас в торбу.

— Просто! — ответил хриплый голос. — Засиделись у Лейзера. Архангелы рыщут.

— Ничего не видно, — сказал третий голос, совсем еще молодой. — Может, от дождя все намокло.

— Для гоновца нет ни мокроты, ни страха, — ответил скрипучий.

— Сбудется! — сказал хриплый. — Он нашу обиду заметит. Увидим кару. Пока очи наши еще не померкли.

Нищие замолчали.

— Петро, — спросил скрипучий, — а все наши готовые?

— Все, — ответил молодой.

— Так пусть выходят с корчмы. И чтобы Лейзер не торкался. Его дело стороннее. Проезжие спят?

— Спят. Что им делается!

Голоса затихли. Я зашевелился. Севрюк тронул меня за руку.

Из корчмы вышло еще несколько человек.

— Я на Чернобыль да на Овруч буду с Кузьмой подаваться, — сказал как будто знакомый голос. — Может, найду под Чернобылем поводыря. Там народ голодует.

Это говорил тот слепец с ястребиным носом, что собирал медяки у могилы поводыря. Снова стало тихо. Мне показалось, что прошло много времени, прежде чем я услышал тихий возглас:

— Ну, теперь сподобились!

Нищие зашевелились.

— Браты! — сказал хриплый. — Помолимся господу — да и в дорогу.