Александр Малышкин - Сочинения в двух томах. Том 2

Радостный вой хлынул.

Люди вылезали, бежали рядом, крича и намахиваясь руками, словно погоняя. Даже из-за дальних прикрытий на минуту перестали стрелять, смотрели через бинокли и скалились. Но танк был тяжелее. В танке спохватились, гусеницы рванулись в обратную сторону, движение остановилось. Канат напрягся, готовый лопнуть. Пулеметы, моторы грохотали и строчили с обеих сторон, не переставая. Красноармейцы легли опять на землю, где попало, и закрыли головы руками, как от жары. Трещотки заработали оглушительно, громада колыхнулась. Теперь уже танк сдвинул за собой броневик и грузно попер его вниз.

И опять заорали, поднимаясь с земли.

Выбегали из-за укрытий и из окопов второй линии, где гудела другая орава танков. Но на них не обращали внимания — видели только уходящий броневик, вращающий колесами бешено и бессильно. Добежавшие хватали волочащийся конец каната, тянули за него, стискивая зубы и зарываясь ногами в песок. Их срывало, волокло по земле. Подбегали еще — и эти падали на землю, хватались зубами и руками за канат, за людей и рычали, нашаривая ногами упор. Танк пошел отяжеленнее, взрываясь моторами, словно крича. И вот — встал…

…Шел бой на высоте.

Бросали бомбы под гусеницы, в люки, били исступленно прикладами по железу и броне. Приклады крошились. Притиснувшиеся вплотную совали штыками в проломы, в зияющие дымные щели. Кого-то нащупывали, докалывали там, в железных замолчавших недрах, в последних револьверных тресках…

И ниже поле ожило от набегающего множества. Кружились скопами, базарами около танков. На скаты выезжали батареи, били в упор по испуганным колесящим глыбам. Танки, спасаясь, уходили вниз — куцо, опасливо. И конница поднималась опять с низов развернутой, колеблющейся, неверной волной…

Генерал был настроен хорошо. Он умело растолковал оперодчикам на вечернем докладе, в чем заключалась ошибка противника, столь неумело использовавшего свое техническое превосходство. Правда, главные силы его, очевидно, еще не стянулись для решительного удара, но и подкрепления с севера, возможно, были уже недалеко, а может быть, уже выгружались на конечной станции. Навести понтоны, переправить артиллерию и людей было делом одной ночи. Тогда можно было обороняться спокойно.

Но сведений о подкреплениях не было.

Лишь к вечеру пришло известие, что железнодорожный мост севернее взорван. Обстановка менялась, но все же не становилась совсем безнадежной. Составы стягивались назад, к узловой, чтобы оттуда пройти к высоте по другой ветке. Это отсрочивало их прибытие ровно на двое суток — при самой аккуратной пропускной работе дорог. Но командующий знал, что ошибка противника больше не повторится. Он знал, с какой удесятеренной мстительной яростью и с какими удесятеренными ухищрениями ринутся теперь на высоту — в последний раз…

Вечером опять выезжал на высоту.

Так же брели куда-то взводы, наигрывала гармония за бугром, дымили костры, туман крыл бездонные дороги. Противник ушел из виду, оставив между собой и красными позициями жуткое безлюдье. Генерал взглянул туда и насторожился. Кучка людей, поблескивая на закате чем-то желтым, шла врассыпную по равнине с вражеской стороны. Он нахмурился и вынул бинокль.

— Это третья партия за вечер, — пояснил с нетерпеливой готовностью генштабист, ехавший рядом. И стали отчетливо видны через бинокль белые тряпки на высоко поднятых, как знамена, штыках…

У заграждений желтая медь сгрудилась и засияла. Марш донесся внятно — это был старый, бессмертный марш, песня грусти и убийства. Командующий закрыл глаза. Сквозь этот легендарный день, обвевающий его резким и живым ветром, прошлое просквозило мертвенно, как из другого мира.

Да существовал ли он когда — тот мир?..

Тучи закрывали закат, шли океанно — на север. Шли не они — это громада земли, высота, возникшая над низами мглы, вечера веков — мощно и огромно неслись в пространствах.

Ближе к монастырской ограде — сторона купеческая. Мироновы, Кожемятниковы, Левонтовы, Шумилины лежат здесь в накатанных под землей прочных дубовых срубах, одно поколение на другом. Чугунные надгробья ржавы, как двери уездных лабазов, сырых и темных, где мальчик в полдень поливает из чайника шершавый коростяной пол. Над затейливыми памятниками летят щекастые ангелы, подобие сусальных и дебелых купеческих дочек. Тяжелая копьевая резьба оград увековечила косность и коряжистую силу сословия. За узорчатыми железными воротами, на самом дворе женской обители (ныне сельхозкоммуны) — уездная знать. На мраморных свитках точно обозначены чины и годы. В нарочитой опрощенности прямых, почти католических крестов подчеркнута высокомерная изысканность барского вкуса. Могилы еще от тех лет, когда кругом, через косогоры, овраги и пади медвяного глухого края, сквозило во все стороны помещичье изобилие и довольство — белокаменными усадьбами, садами, березовыми аллеями, черепичными крышами экономий. Среди прочих — оброшенная, мшавая, полувросшая в землю плита. Истлевший под ней кирпич точится оранжевой гнилью. Бурьян, крапива, лопухи в сизой паутине…

Здесь погребено тело

коллежского асессора

Василия Матвеевича АНДЕЕВА

Род. в 1734 г., убиен в…

Мир праху твоему!

А в самую глубь погоста пойдет гущина, рослая путаная трава, столетние ветлы, выросшие из безымянных крестов — тут напластованы несчитанные тысячи поколений, целые города, ушедшие в безликую незаписанную историю, стоит вечная пасмурь от плодовитой, тесно толпящейся листвы, паутинника, вечный гул деревьев, который в конце концов перестает слышать ухо. На закате прилетают ордами грачи, орут сокрушительно и нагло. Трава — а может быть, это жирная разбухшая от могил земля — источает по ветру смрадный слащавый медок. В листвяных мечущихся просветах, высоко на солнце, золото огромных куполов горит погребально.

Городок на горе, в трех верстах от кладбища, мал, беден и древен. Еще сохранились четырехугольные земляные очертания былого кремля, где резиденствовал в свое время чиновник царицын, Андеев, одутлый, пучеглазый, в регалиях и камзоле прозеленевшем. Гулял тут и Пугач. От аракчеевщины — острог, бывшая полиция со следами рыжего орла на фронтоне, и каланча. Каменные стены, окружающие эти здания, крыты ржавым железом, утолщены внизу, наподобие осадного вала, и подпираются каменными же упорами; от них тянет солдатчиной, каторгой, бесправьем… В низинах, в конных и пеших слободах, в бутырках, испокон вековали людишки, несли тягло. Это из них лесом столетним разрослись на кладбище безымянные ветляные кресты…

Осенью дуют над краем раздольные оглушительные ветры. Море облаков над землей огромно, оно пасмурно кипит и крутится над вихряво-соломенными и деревянными крышами, над острожной крепостью, над тонкими садиками и скворешнями. Белые колокольни, безумным видением встающие в бурю над этой нищетой и сиротством, мчатся в высоте стремительно и уныло. Деревья на кладбище падают к земле исступленным бураном.