Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 2. Волга — русская река

Негодование генерала доходило до того, что дважды он собирался пригласить этого зазнавшегося капитана к себе на откровенный разговор, но чувство личного достоинства каждый раз одерживало верх и он передумывал.

Руммер, видно, сам не очень жаждал встретиться с генералом, — не из-за боязни, что тот его накажет. Руммер не подчинялся ему. У него было много своих начальников, от которых он получал наказания. Но в Руммере тоже заговорило чувство собственного достоинства, и он мечтал в самое ближайшее время исправить свой промах.

Капитан замыслил большую и далеко идущую операцию: нанести одновременный удар и по партизанам и по местному населению, помогающему им. Готовя такую операцию, он зашлет своих агентов в отряд партизан и его штаб. Для этой цели он отобрал уже несколько агентов и будет терпеливо их готовить.

Он, Руммер, еще покажет и этому кичливому генералу и своему начальству, на что он способен.

Конечно, его, Руммера, очень подвел Пузняев, на которого он так надеялся. Без согласования с комендантом района тот разрешил развлечься своим ребятам. Они разъехались по деревням, начали пьянствовать, а партизаны пронюхали. И вот теперь он, Руммер, получил наказание от своего начальства, и к генералу стыдно показаться на глаза. «Я сказал Пузняеву: если он не выполнит моего приказа — расстреляю собственной рукой. Пусть постоянно живет, подлец, под страхом смерти. Он знает: Руммер не шутит и с наслаждением исполняет такого рода обещания».

Руммер лежал, размышляя о всем происшедшем, в крайне меланхолическом настроении. «Чем бы это заняться мне сегодня вечером, чтобы отвлечь себя от мрачных мыслей? Пойду к начальнику особого снабжения», — вспомнил он о молодом преуспевающем майоре, большом любителе шнапса и женщин. Руммер позвонил Пузняеву.

— Господин неудачник, вы? Как идут ваши дела? Вы расстроены? Понимаю, понимаю. Вы человек высокоинтеллектуальный. Может, вы пишете предсмертные стихи? Мне кажется, что язык вам мешает работать. Довольно оправдываться. Все это я уже слышал. Чем больше вы оправдываетесь, тем больше я убеждаюсь, что во всем виноваты только вы. Другой на моем месте давно отправил бы вас к праотцам… Завтра я жду от вас обстоятельного доклада, что сделано по подбору надежных агентов. Конкретно.

Пузняев с трудом поддерживал пылающую голову руками и глядел, уставясь в одну точку красными, как у быка, глазами. Перед ним за столом сидел хозяин дома — Евтух Кушник, снискавший себе в округе громкую славу мастера по самогоноварению. Евтух заботливо потчевал начальника отряда полиции. На столе множество закусок и пузатая бутыль с чистым, словно слеза, самогоном-первачом.

— Конечно, человек ты вроде наш, Евтух. Но гляжу я на тебя и не пойму: новой власти сторонишься, но и старую ничем не поддерживаешь…

Евтух, маленький мужичишка с хитрыми глазками, безбровый и заросший рыжеватой щетиной, чешет пятерней затылок.

— Ты ведь знаешь, Кинстинтин Мартыныч, я ни в какие времена не ввязывался в политику. Будь она неладна! Я мужик-хлебороб…

Евтух Кушник мечтал о расширении личного хозяйства и надеялся, что новые власти не будут препятствовать этому. Был у него замысел — отхватить у колхоза несколько гектаров целинной земли да запахать. Знал он, что такая земля даст ему сразу богатый урожай. За этим он и пригласил Пузняева, думая задобрить угощением и зная, что его очень ценит немецкое командование за службу, да и с Руммером у них хорошие отношения. А тот полный хозяин всему. В его руках власть над всеми в районе.

— Я тебе про Фому, а ты про Ерему, — бубнил пьяный гость, хлопая посоловевшими глазами. — Скажи прямо, не крути. За кого ты: за нас, или советскую власть задумал ждать? Знаю, что мужик ты запасливый, терпеливый, но, — Пузняев грохнул по столу кулаком, — советской власти тебе не дождаться!

— А с чего это ты, Кинстинтин Мартыныч, вздумал, что я ее жду? Да пропади она пропадом! Ты у любого спроси: тебе скажут, каков я был в колхозе работник. Любил, грешник, торговлю. По базарам барыжил. А теперь взыграла во мне мужицкая жилка — хочу хлебушек растить, самостийным хозяином быть. Вот если бы ты, Кинстинтин Мартыныч, мне пособил в этом дельце, я бы в долгу перед тобой не остался.

— Чего же тебе надо?

— Землицы.

— Эх ты, темнота беспросветная… Вам бы только брюхо тугое, а для души что?

— Мы народ темный, правда твоя, Кинстинтин Мартыныч. Нам абы гроши да харч хороший. Раньше я бывалоча и евангелие по вечерам читывал… Давай еще по баночке пропустим, или ты уж того… не могешь?

— Я все могу, Евтух Елизарович. У меня на все талант. Захочу — и сделаю. Вот как…

Кушник пододвинулся ближе к Пузняеву, заискивающе посмотрел ему в глаза.

— Ну, а все же, Кинстинтин Мартыныч, как же с землицей-то решать будем? Ваши условия, и враз поладим.

Он наполнил стаканы самогоном. Они морщатся, но пьют.

Пузняев сучит кукиш и вертит перед носом Евтуха.

— Видал? — рыгает он. — Пока не поможешь новой власти — ни хрена не дам. Понял?

— А чем же я помочь ей должен? Ты мне толком обо всем растолкуй.

— Ты с нами работать должен.

— Да ведь какой из меня вояка? Человек я в бога верующий и здоровьем слабоват.

— И трус к тому же, — добавляет Пузняев. — Из Красной Армии дезертировал. Бросил оружие, предал товарищей и прибег к бабке своей прятаться под подол. Это мы все знаем… Знаем, что сберкассу вместе с братьями Клипиковыми грабил, когда советские войска отступали. На брата родного — Ваську — кто нам донес, что у него невеста Галька в партизанах? Ты.

— Не я, то баба моя с ней счеты старые сводит.

— Все равно ты. Баба-то твоя. Знаю, не хитри. По глазам вижу, ты ее подбил на это. А кто на красноармейцев со старшим лейтенантом Царькова навел? Опять бабка? Ты из себя ангела не строй. Мы-то знаем все твои делишки, змея подколодная.

Кушник смотрел виновато маленькими хитрыми глазками и часто моргал ресницами. Затем торопливо налил доверху стакан самогона. Рука у него дрожала, самогон плескался по столу, оставляя лужицы.

— Кушай, Кинстинтин Мартыныч, кушай, мой дорогой гость, кушай, чего душа желает. Может, тебе огурешного рассолу? Дарья! — кричит он. — Мигом тащи холодненького рассолу… Как выпьете, сразу полегшает, будто по душе кто погладит, и голова свежая станет, как после сна утреннего…

Пузняев взял стакан самогона. Скривился, но выпил до дна. Потом вытянул перед собой руки и быстро сжимал и разжимал пальцы, будто ловил что-то увиденное им.

— Евтух Елизарович, а с тобой никогда не случалось так: сидишь пьешь и видишь: — одна собака бежит, потом две, три? Я вот гляжу и не пойму: будто мы с тобой вдвоем сидели, а откуда еще вон сидит такой же Евтух? Или это не ты, а твой брат? Ты чего там делаешь, Евтух второй? — Пузняев схватился за кобуру пистолета.