Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 2. Волга — русская река

Канашов избегал с кем бы то ни было говорить об Аленцовой. К тому же он и без того переживал предстоящий отъезд ее на фронтовые курсы усовершенствования врачей и, чтобы не бередить сердечную рану, перевел разговор на служебную тему.

— Нам бы, Алексей Иванович, надо в ближайшие дни встретиться на стыке наших дивизий. Очень уж сложная местность на правом фланге обороны твоей дивизии. Овраги, кустарники, много скрытых подступов к переднему краю. Немцы там много неприятностей приносят. Мне накануне Нового года удалось отбить одну высоту — улучшил позицию этого полка, — так они на твоем участке высотку захватили. Придется нам подумать, как бы ее совместными усилиями вернуть.

Канашов говорил, а Быстров не сводил глаз с трех орденов Красного Знамени на его груди.

— Когда это ты, Михаил Алексеевич, успел еще орден получить?

— За зимнее наступление.

— Везет тебе, — вздохнул Быстров. — А я вот уже сколько на фронте, в блокаду попал, а только к «звездочке» представили.

— Не тужи, — поднялся Канашов. — Получишь еще не один орден. Для командира ордена не главная цель. Хотя кому же не приятно, когда его отмечают…

Зима пошла на убыль. День заметно прибавился. Снег медленно оседал, темнел, образуя ледяной наст. Кое-где лучи солнца пробились до сереющих островков земли. Утро с застенчивой нежно-розовой зарей и ясно-голубым небом чем-то напоминало девушку в расцвете сил на выданье. В глухой тишине и кротости мартовского весеннего дня была какая-то особая, торжественная задумчивость, какая бывает обычно у невесты в канун свадьбы.

В один из таких мартовских солнечных дней к начальнику госпиталя явился летчик-лейтенант Самойлов и попросил разрешить ему навестить Таланову. Начальник категорически возражал.

— Вы просто не хотите понять, товарищ военврач, — доказывал Самойлов, — что я ей дядя и что у меня к ней личное поручение от ее отца, — с шумом и вдохновением врал он.

— Никаких дел к тяжелобольным не может быть. Вот если ей будет лучше, тогда куда ни шло.

— Ну хотя бы на минутку, — молил Самойлов. — Мне только подарки ей передать.

— Передадут и без вас. Можете написать ей записку, хотя, впрочем, и этого сейчас нельзя… Как вы не поймете — человек при смерти.

Как только Самойлов услышал эти слова, он сорвался с места и кинулся опрометью в палату. Несмотря на то, что его пытались задержать, он ловким маневром обошел всех и вихрем ворвался в палату. Раненые женщины кто взвизгнул, кто заохал от неожиданного его появления. В одной руке Самойлова были красноватые веточки с серыми пушистыми комочками вербы, в другой — свертки. Растерявшись, он все бросил у ног Ляны и схватил ее за руку.

— Не верили? А ведь Самойлов никого еще не обманывал, — выпалил он, и его слова потонули в смехе окружающих.

В это время десяток сестер, нянек, несколько врачей и комендант Никитыч схватили его под руки и начали уговаривать покинуть немедленно палату. На белых, как мел, щеках Ляны появился румянец, в глазах и в уголках рта затеплилась улыбка.

— Прошу вас, пусть он останется. Это последняя моя просьба, — проговорила она с трудом, задыхаясь и кашляя.

Начальник госпиталя согласился с условием: никаких разговоров и на десять-пятнадцать минут, не более.

Они безмолвно «беседовали» между собой — одними глазами. Самойлов видел, что жизнь угасает в ней, но, уходя, сказал:

— Жди меня, Ляна. Я скоро навещу тебя.

И быстро вышел из палаты со слезами на глазах. Госпитальное начальство и врачи обрушились на него с упреками и руганью. Начальник госпиталя строго спросил: «Кто она вам, скажите честно?» Он ответил: «Невеста», — и ушел, даже не попрощавшись и не поблагодарив за короткие, но такие дорогие ему минуты свидания.

И вот с того дня, как появился в палате Самойлов, стало твориться чудо с Талановой. Врачи только разводили руками от удивления. На следующий день она сама попросила есть. Постепенно, день за днем, стала спадать температура.

Прошло еще две недели, и врачи с радостью обнаружили, что раны, которые постоянно кровоточили, стали рубцеваться. Лечила Таланову Софья Борисовна Казина. Ее коллеги знали, что Софья Борисовна не медицинская «колдунья» и что своих больных она лечит теми же лекарствами, как и они, и что у нее, как и у них, есть срывы и неудачи, но сейчас с выздоровлением Талановой ее авторитет в госпитале возрос до преклонения.

И все же у Софьи Борисовны был один «секрет». Хорошо известно, что врачи не любят, когда больные пытаются «помогать им лечить», «подсказывать, что надо сделать», или просто капризничают, как дети, просят, даже требуют того, что им нельзя. Софья Борисовна умело использовала и управляла этими желаниями раненых, как дополнительным стимулом, благотворно влияющим на их выздоровление.

Вот и сейчас Софья Борисовна была озадачена таинственным воздействием форточки, открываемой по настоятельной просьбе Талановой. Свежий воздух Талановой не мог вредить, но после перенесенного воспаления легких все же ей не мешало быть осторожней. И вот еще, что озадачивало Софью Борисовну.

Свежий воздух, бесспорно, оказывал благоприятное воздействие при лечении легочного заболевания, но почему он помогал быстрейшему залечиванию ран? Каждое утро у постели Талановой собиралась группа врачей, и все с удовольствием замечали, что раны ее зарубцовываются очень быстро. Обсуждение начиналось шепотом, затем врачи переходили, на разговор вполголоса, и заканчивалось все это почти шумной дискуссией.

Таланову все это начинало раздражать. Она никогда не любила быть предметом всеобщего внимания. И сейчас на врачебном обходе Ляна возмутилась: молодой врач с торчащими рыжими тараканьими усиками взял ее руку, нащупывая пульс, и, как ей показалось, излишне долго проверял его, при этом умиленно улыбаясь. Она выдернула руку.

— Надоели вы мне! Что я, подопытный кролик? — И она закрылась одеялом с головой.

Софья Борисовна объяснила коллегам вспышку ее гнева тем, что вот уже третий день из-за резкого похолодания и сырых ветров она не разрешает открывать форточку окна около постели Талановой. И вот сразу наступило ухудшение в состоянии ее здоровья, пропал аппетит, появилась раздражительность. Коллеги сочувственно кивали ей головой. Никто из них не возражал Софье Борисовне.

Свежий воздух сделал чудо, воскресив Таланову. И, конечно, никто из них не смог предположить, что, помимо общеизвестной целебности воздуха, в первую очередь для ее здоровья благотворными были те редкие и далекие, но в то же время самые близкие ее сердцу звуки пролетающих самолетов, которые она невольно связывала с именем самого для нее дорогого человека.